Тёмный посредник

– Я еду домой через пять минут, – произносит она. – Дождись меня.

Адрия глядит на тетю с хмельной улыбкой и встряхивает головой в явном отрицании:

– Я не хочу домой.

Эмоции на лице Аманды раскрываются слой за слоем: сначала секундное замешательство, потом нервное осознание и сразу после – тягучее сожаление, которое наполняет ее до краев. Со спасательной операции в Кентукки прошел уже месяц, и она думала, что ситуация стабилизируется, в то время как Адрии просто хватает ума не выставлять происходящее напоказ. Пить с дружками Мартина в баре, где работает Аманда, конечно, опрометчиво, но то, что подумает тетя, последнее, что заботит Адрию в этот момент. Все, чего требует от нее ситуация, – не отступать.

– Думаешь, это весело – напиваться с этими придурками и лезть на рожон? – Аманда болезненно хмурится, кивая на тех самых придурков, которые за дверями бара делят последние две сигареты, грубо пихая друг друга. Она еще не знает, что среди этих придурков тот самый, благодаря которому Адрия стала звездой интернета и плакала в подушку неделю. Адри не хватило смелости рассказать тете правду, как не хватает сейчас здравого смысла признать, что Аманда права.

И Адрия молчит, уводя взгляд в глубь бара.

Аманда выдыхает с нервным сожалением, не находя на лице племянницы ответов. Если бы она могла, если бы имела больше полномочий и крепче стояла на ногах, она бы приказала Адрии отправиться в машину и посадила бы под домашний арест, запретив соваться в подобные бездумные авантюры. Но Аманда не чувствует себя достаточно полноправной, чтобы распоряжаться жизнью племянницы вместо родителей. Она не хочет стать еще одним человеком, которого Адрия возненавидит, с легкостью вписав в свой черный список. Просто не хочет.

А еще она ужасно устала и снова вернулась к таблеткам.

– Я придушу Картера лично за то, что он продает малолеткам выпивку, – шипит Аманда, прорываясь сквозь свое сожаление.

Адрия только пожимает плечами, вкладывая в это движение всю доступную небрежность – особый почерк, который она тренировала все эти месяцы:

– Какая разница, если он продает ее сыну владельца? «Эти люди» здесь главные, помнишь?

И Аманда сдается, глядя, как Адрия выскальзывает из дверей бара, а четверо парней грязно улюлюкают, завидев ее. И только один отстраненно глядит на происходящее, сжимая между губ сигарету, которую никто не решился у него отобрать.

Адрия сидит на крыше пикапа, чувствуя, как тепло металла, накопленное за день, греет кожу за рваной линией юбки. Она знает, что ее рассматривают, – хмельные взгляды парней гуляют по ее телу, а все сальные шутки сегодня посвящаются лишь ей. Роудс это не смущает и даже не злит, в этом ощущается лишь какое-то паршивое торжество. То, о чем говорила мать, – чувство власти, которым обладают лишь женщины. Возможность потянуть поводок в любую сторону и наблюдать, как влажный собачий нос тянется следом, пытаясь унюхать добычу. А еще в этом есть решительность, которой учил ее Адам, та сила, что не присуща добыче. Адрия Роудс больше не ощущает себя добычей.

А еще она знает, что ни один из них не осмелится приблизиться, и, в отличие от Кентукки, все останется под ее полным контролем.

Парни окружают пикап Лайла и перебрасываются шутками, предлагая варианты, как им стоит дальше провести эту ночь. Адрия остается с ними только из скверного интереса, чтобы узнать, как долго они продержатся под ее гнетом, распаляясь от собственного бахвальства. И как далеко она сама будет готова зайти. Один вызов превращается в бесконечную череду вызовов, и Адри едва ли думает, какой в них смысл. Единственное, что ей важно в этих вызовах, – возможность уделать эту свору и обставить каждого из них, заставив запомнить, что Адрия Роудс – не та девчонка, которая отступает в страхе.

Чарли озвучивает ее мысли:

– Ну и что, Роудс, ты теперь крутая?

– Точно покруче тебя, – она кисло скалится, пронзая парня взглядом.

– Такой ты мне нравишься больше, – лает он, и Томас, как болванчик, весело качает головой. Винс усердно пытается пошутить на этот счет, но ничего так и не придумывает. А Мартин… Мартин сохраняет невозмутимость, черт знает по какой причине все еще не послав всех и не укатив за горизонт со своим хмурым взглядом.

Шон уезжает, когда ему звонит мать, и Адрия расценивает этот побег как личную победу. Пока каждый из своры бегает за материнской юбкой, она меньше всех них привязана к своим корням и меньше всех ограничена правилами. Никто не остановит ее, не позволив оказаться в Кентукки, Вайоминге или Небраске; никто не позвонит ей в час ночи с истерикой, требуя объяснений, потому что всем плевать на нее, а ей плевать на всех. Это закономерность, которую наконец Адрия понимает и принимает.