Тёмный посредник

Глава 33

Адрия бежит так, как не бежала никогда. Впервые ее бег обретает какой-то смысл – не просто побег от самой себя в никуда, подальше за линию осознания, а настоящее бегство с места преступления. Она бежит, чувствуя, как сердце бешено клокочет в груди, как кровь пульсирует в висках, а сирена все воет и воет, не умолкая.

Когда в конце темной улицы показываются красно-синие огни, Адрия на долгие секунды теряется, но продолжает бежать. Только куда? Мысли бросаются врассыпную, и Роудс паникует, потому что полицейская машина сворачивает в ее сторону.

На улице, протянутой от Адрии до полицейской машины, с десяток запертых дверей магазинов, за которыми ей не найти укрытия. Путь назад – только площадь, открытая местность, которая выдаст ее с потрохами.

А еще камеры, чертовы камеры, которые могут скрываться за каждым углом, записывая ее очередную ошибку в червоточины цифровой памяти.

И Адрия цепенеет, не в силах двигаться дальше.

Только когда красно-синие огни оказываются так близко, чтобы водитель мог разглядеть ее, Адрия наконец оживает и замечает темную подворотню в десятке метров. Она бросается в эту спасительную темноту, задыхаясь от адреналина и нервного возбуждения.

Прячась за деревянными ящиками, она жмется к кирпичной кладке и застывает, чувствуя, как жаром горит все внутри, а холодом обдает снаружи. Этот диссонанс отзывается в ней каким-то скверным, поганым удовольствием, когда полицейская машина проезжает мимо.

Волна адреналина омывает каждый воспаленный нерв, каждый нарыв, и Адрия ощущает злорадное наслаждение от того, как ноют ее старые раны. Наверное, именно этого ощущения она искала, когда отправилась в путь в один конец до Кентукки, но Кентукки оказался так смазан наркотической и алкогольной дымкой, что не удалось как следует прочувствовать эту угрозу – только унизительно удаляться от нее под причитания Аманды.

Кто же знал, что удастся найти это чувство, ноющее в глубине грудины вместе с тревогой и страхом, в Рочестере.

Адрия улыбается темноте, улыбается самой себе. В ее безумной хмельной улыбке столько обреченности, сколько никогда не было ни в ее злости, ни в сопротивлении. Она отказывается от сопротивления, и теперь соглашается только следовать – за темнотой, за дурацкими советами матери, за угрозами отца, за общественным мнением. Если она дочь преступников, девчонка, выброшенная на обочину жизни как социальный мусор, то что с того? На обочине, как оказывается, есть свои удовольствия.

Оседая по кирпичной стене на асфальт, Адрия находит эти удовольствия приятными.

Однако шум с другого конца проулка не позволяет ей насладиться этим моментом как следует. Адри тут же напрягается и вглядывается в темноту, а сердце, еще не успокоившись, начинает новый забег в груди.

Она медленно поднимается, вслушиваясь в звуки, а когда из темноты ей навстречу выскакивает Мартин, Роудс уже готова зарядить по его лицу.

– Твою мать! – шипит она. – Какого черта ты здесь забыл?

Мартин, изрядно запыхавшийся, как и она, глядит на нее недобро:

– Прячусь, стало быть, как и ты.

Адрия хочет выдать, что мог бы найти место получше, но вместо этого демонстративно отворачивается и направляется к углу дома, за которым несколько минут назад пронеслась полицейская тачка.

Голос Лайла настигает ее со спины:

– Хочешь сдаться и покаяться?