Тёмный посредник

Чарли продолжает хрипеть.

В иерархии решает только одно – кто кого перегрызет. Все, что есть у Мартина в этой иерархии, – сила. И он собирается ею воспользоваться. Он не заставит Чарли признаться и потопить себя самого, он не сможет с угрозами прийти к каждому, кто дал ложные показания, но он может избить Чарли так, что его не узнает родная мать, и до конца жизни Чарли будет расплачиваться за то, что сделал.

Но Мартин вспоминает и другое. Неприятную правду.

Что расплачиваться предстоит не только Чарли.

И если Адрии Роудс платить за чужие грехи, то Мартину придется платить еще и за собственные. И цена окажется несоизмеримой результату.

Мартин с силой приподнимает Чарли за грудки, вглядывается в поганое лицо и страх в его глазах – секунду, две, три, кажется, что целую вечность. А потом отталкивает Чарли от себя обратно на землю и отступает.

В силе нет никакого решения, что успокоит Мартина.

Нет и никогда не было.

Чарли откидывается на газон и не шевелится. Девчонка больше не кричит, только молча наблюдает, не вмешиваясь.

Мартин делает шаг назад. Разворачивается.

Он уходит в дом, внезапно осознавая, почему все, что он мог сказать в полицейском участке, – лишь «не знаю». Потому что боится сказать правду. Боится свалиться с вершины иерархии, оказавшись мерзким, подлым предателем. Едва ли предателя в этом городе будут уважать больше, чем Адрию Роудс. И это единственное, что Мартин знает на самом деле, – он не хочет оказаться там же, где помог оказаться Адрии. На социальном дне.

Он входит в гостиную с мыслью, какой же ужасный человек он сам.

К тому моменту, как мать перезванивает, Мартин уже минут тридцать молча сидит на диване посреди гостиной, не в силах подняться и сделать хоть что-то. Она узнала, что случилось, и плачет в трубку. Сожалеет, что уехала, что оставила его одного, что не была рядом с сыном, когда его увезли в участок, и что путь до дома займет часа четыре. Она не ругается, не кричит, не спрашивает, о чем Мартин думал и какого черта устроил в своем доме, – она никогда не обвиняет его. Мать уже так давно привыкла существовать под чужим влиянием и гнетом, что никакой собственной власти у нее не осталось. Та пощечина посреди кухни – единственное, чего добился от нее Мартин. И сейчас, плача в трубку, мать откатывается назад – она наверняка уже пожалела о той пощечине сотни раз и обвиняла себя в том, что не была достаточно внимательной или любящей.

Она не думает о том, что могла бы пресечь эту вечеринку, разогнать толпу школьников и посадить Мартина под домашний арест на пару месяцев. Она думает только о том, что была плохой матерью, потому что в ней не хватило сострадания услышать сына, когда ему это было нужно. Хоть Мартин и не пытался говорить.

Как и отец, в глубине души Мартин считает, что его мать – жалкая женщина, и этого не исправить.

Как и отец, жалкой ее делает именно он.

Разве они не похожи?

К тому моменту, как отец приезжает, Мартин уже отвечает себе на этот вопрос – похожи. Та же показательная небрежность в движениях, бесстрастный тон, в котором читается угроза. Или издевка. Третьего не дано.

Входная дверь громко хлопает. Отец с порога швыряет ключи на тумбу и пропускает этап издевок, сразу переходя к угрозам. Предсказуемо.

– Щенок, – он преодолевает гостиную в несколько больших шагов, но Мартин поворачивается, только когда отец оказывается у самого дивана. Мартин ждет этого с того момента, как только вошел с утра в дом, оставив озадаченного Чарли валяться на газоне.