– Ты так долго убеждал нас, что мы без тебя ничто, потому что из нас ты – единственный нормальный. Единственный, – теперь уже Мартин тычет пальцем в грудь отца, – кто не позорит фамилию. И ты прав, – тихо произносит он, отступая назад. – Я ее позорю. Я устроил вечеринку! – разводит руками, точно обращая внимание на свое детище. – Я притащил в дом копов. Я дружу с ублюдками, которые продают наркоту и не намерены в этом признаваться.
Отец с яростью наблюдает за ним и произносит:
– Ты обдолбан?
Мартин улыбается уже во всю ширину рта.
– Нет, можешь запросить у копов отчет, но они и так принесут тебе все на блюдечке. Тебе уже рассказали, кто виноват?
Лайл-старший в яростном оцепенении выжидает, какой следующий фокус выкинет сын. Мартин только улыбается:
– Чокнутая Роудс с того старого ранчо, дочь Адама. Я был с ней, и она пришла в этот дом, потому что ненавидит меня и хочет уничтожить, – он с таким удовольствием произносит все, будто это настоящий повод для гордости. – И знаешь что? Ей не надо сильно напрягаться, потому что ты уже сделал это задолго до. Ты вытравил нас, как паршивых жуков из своей жизни, а теперь приезжаешь в этот дом, который тебе больше даже не принадлежит, и говоришь про фамилию? Да пошла эта фамилия! – Мартин оборачивается и сметает со стола банки, окурки, чей-то забытый в спешке телефон. – Пошел ты!
Вещи летят на пол, разлетаюся на части, звенят, катятся по ковролину. Он улыбается и застывает посреди гостиной.
Отец не оценивает перформанса. Вряд ли он вообще способен оценить такую откровенность в семь утра после вызова в полицейский участок. Он приближается к Мартину за несколько широких шагов, но больше не притрагивается. Он хрипит, но хрипит без злости, и откуда-то из глубины грудной клетки вновь раздается угроза:
– Если ты посмеешь кому-то рассказать, что связан с наркотой, я уничтожу тебя. Если мое имя окажется в деле о продаже наркотиков, я уничтожу тебя. Если ты, обезумевший ублюдок, скажешь, что сделал что-то большее, чем просто пустил эту суку в наш дом, я уничтожу тебя. Ты понял это, Мартин?
Мартин смотрит на отца не моргая.
Смотрит, пропустив вдох. Еще один.
В нем по-прежнему нет страха, но есть другое.
Он верит. Его отец не горазд до слов, но он не медлит, когда действует. Это у них семейное.
Мартин медленно кивает и отступает. Банки гремят под его ногами, крошатся окурки, трещит под подошвой затерянный осколок стекла. Но Мартин не обращает внимания, он уходит в свою комнату и закрывает дверь, а потом падает на кровать, вновь и вновь повторяя себе, что слова не имеют смысла. Только действия. И каждое его действие будет иметь последствия.
Глава 41
Адрия падает.
Оступается, падает, летит в чернильную бездну, на дне которой нет ни света, ни воздуха. Ничего. Лишь плотная, густая тьма, что забирается внутрь, сковывает в стальных тисках легкие, которые судорожно вздрагивают без кислорода. Не сделать ни вдоха, ни выдоха – только стеклянными глазами смотреть в холодную пустоту, которая вот-вот заберет ее полностью. Эта пустота вывернет ее наизнанку, раздерет, вытащит все живое, что еще больно дребезжит внутри, а потом разберет по кусочкам, не оставив ничего.
Нет ни слов, ни действий. Что могут сделать слова? Только ускорить процесс разложения. Что может сделать Адрия? Только ненавидеть тех, кто толкнул ее в эту пустоту. Но никаких сил для ненависти нет. Только мрачное оцепенение.
ebooksa