Неведомый

Сейчас он сам горел в этом огне. Может, он очистит и его. Смоет его грехи, опалит их, как прижигают открытые раны. И, забрав с собой, наконец подарит покой.

– Отец?

Ресницы слиплись от замерзших слез, и Тит с трудом открыл глаза. Дождь сменился снегом: словно белый тополиный пух, он кружился в воздухе и путался в коротких прядях черных волос. В плаще с чужого плеча, с лицом, лилово-желтым от ссадин и синяков и изуродованным его руками, перед ним сидела Рунд. Они не виделись так долго, и Тит задохнулся от волнения. Лихорадка ушла, оставив слабость, но молчал Тит не поэтому. Ему столько хотелось ей сказать, что ничего не могло прийти на ум первым, и Тит растерялся. И таким явным было воспоминание, в котором он, словно тать, украл эту безымянную девочку у родной матери.

Сколько же невинной крови на его руках!

Уцелевший темный глаз смотрел на Тита с неожиданным беспокойством. Жива. Значит, Якоб сдержал слово. Может быть, его мир будет не так уж и плох.

Как хорошо, что Тит никогда не получит ответ на этот вопрос.

– Отец, что ты здесь делаешь? В лесу? Совсем один?

Тит открыл рот и честно попытался выдавить из себя хоть слово, но не сумел. Рунд нахмурилась, поднялась и стала ворошить остывающие угли длинной палкой. Близился рассвет. Туман белесым призраком крался по земле, касался Тита и манил за собой туда, где его уже заждались. Стоит ли их расстраивать, задерживаясь на этом свете?

– Я не твой отец.

Рунд обернулась – сутулая худая фигурка жалко смотрелась в сизых сумерках. Казалось, ее можно было сломать одной рукой. Или это и не Рунд вовсе – а тень Митрима, блуждающая вокруг Тита? Пришедшая, чтобы свести его с ума?

– За десять лет ты успел от меня отречься?

Ответ Рунд прозвучал резко, но Тит не обиделся. Он ожидал, что первым делом она его ударит, а после – зарежет тайком, когда Горт погрузится в сон. Но почему-то Рунд не торопилась этого делать. Напротив – страдальчески скривила тонкие губы, словно хотела заплакать. Длинные бледные пальцы сжали ветку, как будто этим оружием она могла защититься от правды.

– Я… не отец тебе. Ты не Рунд.

Замешательство, отразившееся на узком лице, причинило Титу боль. Странно, но ее, худого заморыша-полукровку, он всегда считал родной. Может, испытывал вину за содеянное. А может, просто хотел заполнить пустоту в своем сердце.

«Ты продал ее, бессовестная свинья. А теперь хочешь использовать – снова».

– Я… – Язык засох во рту и поначалу едва ворочался, но желание поскорее избавиться от старой тайны придало Титу сил. Он трусливо зажмурился, чтобы не видеть Рунд, не видеть, как она на него смотрит. – Я убил твою мать. Твоего отца я не знал, но он был… человеком.

Лес молчал. Молчала и Рунд. Тит ожидал услышать крик, гневную брань и топот, но нет. Он слышал только треск дерева в огне, свист ветра, заблудившегося в лысых кронах. Молчание длилось так долго – Тит подумал, что Рунд ушла, бросила его на растерзание Митрима. И, собравшись с духом, открыл глаза.

Рунд стояла на том же месте, и даже ветку не выпустила из рук. Коротко остриженные волосы торчали во все стороны, и когда Рунд поворачивала голову набок, то походила на встрепанную птаху. Вороненка, выпавшего из гнезда. Тит так долго носил в себе этот груз и теперь, когда избавился от него, ощутил облегчение.

– Ты пропил последние мозги, – отбросив ветку в сторону, Рунд подошла к нему и опустилась на корточки. – Тебя что, выгнали за пьянство из Горта? И почему так воняешь?

Ловко развернув кокон, в который Тит сам себя замотал, Рунд расстегнула охотничий камзол и с шумом втянула носом гнилостный смрад. Не поморщилась. Тит рассматривал ее лицо – упрямо выдвинутый вперед подбородок, темный глаз и сгусток рубцов, оставленных его раскаленным ножом. Обожженные брови, которые придавали Рунд ошибочно жалостливый вид. Холодные пальцы прикоснулись к его воспаленной коже, и Тит вздрогнул.