Скажи

– Я не привыкла отвечать пустому месту, уж извини.

Последовала продолжительная пауза. Она польстила девушке, и под рёбрами скользнул отголосок мягкого удовлетворения. Может, он разумно решил не тратить своё время, развернуться и уйти? Или – и это радовало куда сильнее, нежели первый вариант – стоит посреди дороги с ошеломлённым выражением лица, как истукан?

Ей хотелось верить, что так и есть.

Мечтать не вредно.

Девушка ускорилась. Каблуки стучали по тротуару, и этот звук мало-мальски отгонял раздражение, нарезающее медленные и степенные круги по взбудораженному сознанию. Она старалась не думать, что за её словами может что-то последовать. Это же Артур, в конце концов. Было достаточно просто вспомнить, чем кончались все их перепалки и столкновения в последний месяц.

Не прошло и полминуты, как на руке выше локтя грубо сомкнулись цепкие пальцы, дёргая, разворачивая так резко, что Марина чуть не выронила эту треклятую бутылку из окоченевших ладоней. Она даже не сумела воспротивиться – он был сильнее, и через секунду её взгляд столкнулся с его, злым, кипящим, разогретым молчаливой яростью. Губы уже не растягивались в гадкой ухмылке, которую Марина хотела стереть с его лица, а были искривлены в жгучем и явном презрении.

Таким кости в пыль стереть можно.

Но неприятно ей не было. Разве что от того, что она чувствовала, как он прикасается к ней. Ещё и – снова – так неаккуратно и грубо. Это действительно подгоняло тошноту – прекрасно ощущалось, как она зарождается где-то в желудке. И зуд раздражения под ногтями.

Потому что какого чёрта?

Он ничего не говорил. Просто стоял, наклонившись ближе к её лицу, и хмурился, щурил злобно глаза, кривил безобразно рот. Сжимал руку так сильно, что, если бы не плотная ткань верхней одежды, оставил бы повторно синяки, о чём Марина сообразила не сразу – иначе вырвала бы локоть. Она искренне не могла понять, что ему от неё было нужно. Если он хотел её испугать этим спектаклем, получалось из рук вон плохо. То, что она чувствовала, и близко не напоминало страх. Скорее гнев, раздражение, странную усталость.

Просто пусть он уйдёт.

Гейден коротко выдохнула, заглядывая в серо-зелёные глаза, испачканные уродливой, жалкой злостью, которая мешалась с жизнью Гордеева практически постоянно. Вспоминая, сколько раз он пытался её прятать, обманывая всех вокруг и, вероятно, себя самого. Пихал в самый дальний угол собственной сущности, стирал, выталкивал прочь, отодвигал так далеко, как мог, только вот этих усилий никогда не было достаточно. Почти бестолковая, почти смешная злость на всё и всех, так или иначе, заполняла его снова и снова едва ли не целиком, толкала на такие глупости, порой непростительные, до жути эгоистичные, что терпеть их из раза в раз становилось просто невыносимо.

Вот оно, так называемое внутреннее «я». Это весь ты, Артур. До смешного ничтожный, до банального фальшивый.

Мальчик-позёр.

Мальчик, который старается держать лицо. Двулико, абы как, лишь бы было, лишь бы в очередной раз натворить всякого-разного ради себя самого, неважно какими способами. А потом выйти сухим из воды.

В любви и на войне все средства хороши?

Вот уж чёрта с два.

– Да как ты смеешь? – процедил Артур прямо ей в лицо, тихо-тихо, почти не размыкая напряжённых губ.

Марина усмехнулась уголком рта, поднимая подбородок, отчего Гордеев едва заметно подался назад, и прошептала в ответ едва ли не тише, чем он сам несколько секунд назад:

– Так и смею.