Скажи

И тяжесть его ладони тут же исчезла. Марина вздохнула, наблюдая за тем, как Паша подходит к Егору, касается плеча, спрашивает что-то. Наверное, в порядке ли он, или что-то подобное. Егор не смотрит на него, испепеляя бывшего друга пристальным, немигающим взглядом, и кивает едва заметно.

А взгляд такой дикий. Тяжёлый, густой. Полный больного презрения до самых краёв. Им захлебнуться можно, даже находясь на расстоянии в несколько метров.

Тем не менее в отличие от не прекращающего рваться в бой Гордеева Егор успокоился достаточно быстро.

Почти не поворачивая головы, Марина посмотрела на Диану, вцепившуюся в её предплечье наманикюринными пальчиками, кажется, даже не замечая, что с каждой секундой сжимала его всё сильнее и сильнее. Тёмно-синие глаза стремительно бегали, охватывая всё, что происходило сейчас в широком коридоре.

Марине же отчётливо казалось, что всё происходящее сейчас здесь свелось только к одному Егору. Замкнулось на нём одном. На том, как он подносит тыльную сторону ладони ко рту и вытирает кровь, потом отстраняет кисть и осматривает её. Кривит губы. И смотрит опять на Артура.

А тот кричит какие-то непростительные слова, глядя прямо в глаза, удерживаемый сразу тремя парнями, которые тщетно предпринимают попытку за попыткой его успокоить. Усмирить.

Нет, ребят. У вас не получится. Не выйдет.

Гордеев уже знает, что он в безопасности. Что Егор больше не кинется на него. Не сделает ничего – ему просто не дадут. Столько людей вокруг – их тут же разнимут. И только поэтому позволяет себе всё ещё брыкаться и бросать какие-то гадкие фразы прямо тому в лицо. Тявкать, как дворовая шавка.

На самом же деле он трус последний.

– Что здесь происходит, я спрашиваю!

Никакого вопроса – исключительно восклицательные интонации. Женщина пропиливает сердитым и строгим взглядом парней, но реакции никакой. Оба молчат. Кажется, даже не слышат её. Не отрывают глаз друг от друга. Артур скалится, почти рычит, а Егор поднимает подбородок и сильнее кривит губы.

Рука Паши до сих пор лежит у него на солнечном сплетении так, будто Егор ещё мог внезапно кинуться на Гордеева. Несколько секунд просверливает тяжёлым взглядом Артура, а потом снова смотрит на Егора. Наклоняется к нему ближе. Что-то негромко говорит, пытаясь отвлечь, наверное.

Марина с облегчением вздыхает, когда это срабатывает.

Егор перестаёт гипнотизировать своего оппонента и смотрит на друга, а карий взгляд совсем немного, едва заметно, но смягчается. Кивает, касается кончиком языка уголка разбитой губы и морщится, вероятно, от вкуса крови или жжения. Поправляет воротник рубашки и расстёгнутый пиджак, слегка встряхивая его на себе, придерживая за лацканы.

Такой разозлённый. Такой раскалённый, что прикасаться к нему страшно – обожжёшься ещё.

Потемневшие глаза цвета горького шоколада скользнули по столпившимся у входа в класс переговаривающимся одиннадцатиклассникам и, наткнувшись среди них на Марину, недовольно сузились. Карий омут ещё сильнее залился злобой и не пойми откуда взявшимся укором. Губы приоткрылись и в непривычной манере криво изогнулись, словно бы он хотел что-то сказать, но то ли в последний момент передумал, то ли посчитал, что она не услышит его сквозь гул голосов вокруг.

Девушка рвано вдохнула. Создалось ощущение, что лёгкие скрутило тугим ледяным жгутом. Голое непонимание тёрлось о кости, опадая мелкой, колкой пылью, и ей захотелось отчаянно завыть.

Что происходит?

Скажи мне, я не понимаю.

Ни черта.