Умница Леля протянула ему бутылку с водой, но Миша не успел сделать ни глотка. Потому что услышал невозможное.
Дядя Саф, которого он знал с детства, с которым долгое время ладил лучше, чем с родным отцом, несгибаемый полковник Сафронов, гроза преступников, карьеристов и казнокрадов, говорил тихим, потерянным голосом, в котором отчетливо слышались ужас и боль.
– Миша? – почти шепотом позвал он. – Ты слышишь?
– Что такое, дядя Саф? Плохо? Сердце? Что…
Послышалось глухое бульканье, и Миша понял: Сафронов всхлипывает.
– Знаю, – проговорил он сквозь слезы. – Я теперь знаю! Но как с этим жить? Как жить, Миша?
– Дядя Саф, я сейчас приеду. Ты дома?
– Чудовище, – не слушая его, проговорил Сафронов. – Уже здесь. Пришло за мной. Понимаешь? Я не сумел ничего… – Дальше послышалось глухое бормотание, Миша не мог разобрать ни слова.
– Дядя Саф, – снова беспомощно проговорил он, не зная, что еще сказать.
Внезапно в трубке послышался громкий звук – грохот или звон. В ту же секунду Сафронов выкрикнул:
– Я понял! Миша, послушай…
Связь прервалась. Голос Сафронова сгинул, растаял, лишь последние сказанные им слова молотом стучали у Миши в ушах. Он снова нажал на вызов, стараясь дозвониться, но механический голос был неумолим, он раз за разом утверждал, что абонент недоступен, и Миша сдался.
Отшвырнул телефон, отбросил одеяло, выскочил из кровати. Голова закружилась, боль сердито куснула затылок и виски.
– Я еду к нему, – на ходу бросил Миша, закрываясь в ванной: тошнота усилилась, и он понял, что его сейчас вырвет.
Через несколько минут, умывшись и почистив зубы, Михаил вернулся в комнату. Слабость и головная боль остались при нем, но больше его не тошнило, сознание прояснилось.
Полностью одетая Леля стояла посреди комнаты.
– Тебе нельзя за руль в таком состоянии, – твердо сказала она. – Сама отвезу. Одевайся.
Миша не стал спорить, внутренне порадовавшись тому, как ему повезло с женой, и произнеся известную мантру «никогда не буду больше пить».
Пока ехали по пустому ночному городу, молчали. Динамик в телефоне был отличный, так что Леля слышала весь разговор, нужды повторяться не было. А строить версии того, что сейчас происходит с дядей Сафом, оказалось слишком страшно.
Облекать в слова, выпуская таким образом наружу ужасные предположения, не хотелось – это был почти суеверный страх. Пока ты не дал имени своему кошмару, его как бы и не существует. От него еще можно спастись.