Дядя Саф жил в многоквартирном доме недалеко от набережной. Еще у него была большая теплая дача под Быстрорецком, туда он обычно перебирался с апреля по октябрь, приезжал на выходные. Сейчас вторник, он точно в городе – или в квартире или на работе, причем на службе застать его было легче: в последние дни он почти все время проводил в Управлении, приезжая домой только сменить одежду и переночевать.
Ключей от квартиры крестного у Миши не было. Оказавшись возле подъезда, безуспешно набирая нужные цифры на домофоне, он чертыхнулся, думая, как попасть внутрь. Был бы отец в городе, Миша связался бы с ним, у него ключи могли быть…
– В окнах кухни и гостиной свет горит, – звенящим от волнения голосом сказала Леля. – Он точно дома. Но не открывает.
Мише захотелось накричать на нее: к чему подогревать колотящийся в нем ужас, произнося вслух очевидные вещи? Но он, конечно, сдержался, хотя паника обжигала, мешала нормально соображать.
«Отец, как назло, все еще в Турции», – подумал Миша, но тут же укорил себя: что он, маленький, бежать к папе за помощью?
– Звони в полицию, – отрывисто сказал он Леле, думая, что следовало сделать это раньше, и набирая наугад номера соседних квартир: может, кто-то ответит.
Леля отошла, поспешно вытаскивая телефон.
Вскоре Мише повезло, один из соседей отозвался среди ночи на звонок домофона, понял, в чем дело, и открыл дверь подъезда. Михаил влетел внутрь и помчался к лифту. Дядя Саф жил на пятом этаже. Лифт проснулся и поехал вниз, но был слишком высоко, и Миша, в сердцах ударив кулаком по стене, бросился вверх по лестнице. Леля бежала следом, полицию она уже вызвала.
Краем сознания Миша отметил, что голова больше не болит, всплеск адреналина как будто смыл боль. Миша больше не мог обманывать себя: с дядей Сафом стряслась беда. Произошло что-то очень-очень плохое.
Однако он еще и не подозревал, насколько плохо все было, когда стоял перед дверью, нажимая на кнопку звонка. Сафронов не открывал. Миша колотил кулаком в дверь, кричал, звал его, но тот не откликался. Перепуганная соседка высунулась из квартиры напротив, как сова из дупла, открылись и другие двери. Кто-то поспешно спускался по лестнице, кто-то, наоборот, поднимался – люди всегда стекаются к месту трагедии.
А тут точно была именно она.
Леля говорила взволнованным голосом – объясняла, что происходит. Миша пытался выбить дверь, хотя и понимал, что это невозможно: она была железная. Как раз такая, высадить которую не получится.
Михаил не знал, сколько времени прошло, пока прибывшие по вызову сотрудники полиции и МЧС сумели открыть дверь. То, что они опоздали, было очевидно. Впрочем, опоздал Миша, судя по всему, еще выбегая из своей квартиры.
Сафронову никто не мог помочь, и никакая помощь ему уже не требовалась. Кто-то сказал Мише, что он не может войти, но Миша не услышал, а потому не послушался.
В квартире было тихо. Эта абсолютная тишина резко контрастировала с предшествующими вторжению внутрь криками, громкими разговорами, стрекотом рации, ударами в дверь, визгом и жужжанием инструментов, при помощи которых вскрывали замок.
Свет горел во всех комнатах, в прихожей и на кухне. Дядю Сафа обнаружили в кабинете, который одновременно служил ему и спальней. В отличие от других помещений, тут царил полный разгром. Сброшенные с полок книги, валяющиеся всюду документы. Перевернутые столы и стулья, сдвинутые с места кожаные кресла, опрокинутый светильник, осколки оконного стекла…
В воздухе висел густой, тяжелый запах, который нельзя было перепутать ни с чем. Так пахнет на рынке, в мясных рядах, и Миша, не отдавая себе отчета, прижал ладони к носу, чтобы защититься от него, не дать просочиться в легкие.
Дядя Саф лежал в углу, под разбитым окном, похожий на тряпичную куклу. Одна рука была вытянута вперед, словно он указывал кому-то на дверь, ноги подогнуты, а тело выглядело странно коротким.
Спустя минуту Миша понял, что не так с пропорциями, и, если бы в желудке что-то оставалось, его бы вывернуло прямо на залитый кровью бежевый ковер.
У мертвеца не было головы. Точнее, она была оторвана от тела.