Вернувшиеся

Легли, но никто не спал. Мать все вздыхала и ворочалась, отец кашлял. Анюта, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, стала думать о Степане. Она знала, что нравится ему, с малых лет слышала, как люди говорили, будто они когда-нибудь поженятся.

Повзрослев, она стала приглядываться к нему не просто как к товарищу по играм и осознала, что он очень красив. Анюта часто ездила с отцом на рынок, на ярмарку в Быстрорецк. Приходилось ей видеть и молодых людей, часто они были нарядно одеты и держались весьма уверенно, но ни у кого из них не было такой стати, таких широких плеч, небесно-синих глаз и густых волос цвета спелой ржи.

Сердце ее билось в его присутствии иначе – чаще, быстрее, слаще. Ей хотелось беспричинно улыбаться, когда Степан был рядом, а если они не виделись какое-то время, то мир терял часть своих красок, тускнел и становился ей безразличен. Если это и есть любовь, то Анюта любила Степана.

Она никогда не спрашивала себя о своих чувствах к нему, не задумывалась и не рассуждала о них – зачем? Ведь все и так понятно. То, что жило в ее душе, было простым, как дыхание, необходимым и животворным, как вода и воздух. Анюта знала и принимала как данность, что рано или поздно они со Степаном станут единым целым – и это наполняло ее счастьем.

Мысли о нем всегда придавали спокойствия и уверенности, но… только не сегодня. Напряжение расползалось по комнатам, потрескивало в воздухе.

Почему убийца все еще где-то тут, на берегу? Что ему (или ей) нужно от них всех? Зачем вообще это злое существо взялось убивать?

На эти вопросы невозможно было найти ответа.

– Если ночь пройдет спокойно, значит, ушел он, оставил нас, слава богу. Натешился да в столицу, может, подался. Там народу много, спрятаться легче. Или в сибирские леса, – шепотом сказала мать.

Кажется, за всю свою жизнь Анюта не слышала от нее столько сказанных сразу слов. Отец не ответил, только снова кашлянул.

А потом в дверь постучали. Раз, два, три. Четкие, размеренные удары звучали, как выстрелы.

Это было так внезапно, так дико, что все трое подскочили на месте, бестолково спрашивая друг друга, что произошло.

– Кто? – тонко выкрикнул отец и, устыдившись страха в своем голосе, повторил уже тверже: – Кто там? Степка, ты?

Ему не ответили.

– Не открывай! – умоляющим шепотом сказала мать.

Оставаться в постелях никому не хотелось. Не сговариваясь, встали, торопливо оделись, старясь не шуметь. Анюта оделась первой и подошла к закрытому ставнями окну. Мать тем временем зажгла лучину, комната озарилась светом. В узкую щелку можно было рассмотреть часть двора: незваных гостей не видно.

«Может, послышалось?» – спросила себя Анюта.

Но могло ли послышаться одно и то же всем троим?

В этот момент в ночной тишине раздался шорох. Отчетливый, громкий звук, который ни с чем не перепутаешь. Ту часть двора, что была ближе к курятнику и сараям, Антип посыпал речными камешками, и теперь кто-то шел по этим камешкам. Шаги были характерные: неуверенные, медленные; человек, похоже, хромал или, может, тащил что-то: в поступи не было легкости. А еще он явно не пытался скрыть своего присутствия, не таился.

– Черт тебя подери! – выругался Антип.

Куры завозились в курятнике, забили крыльями, заквохтали, и Антип вспомнил про пса, который сидел на привязи: что же он-то молчит, не лает на незваного гостя?