Вернувшиеся

Степана рвало, Антип тихо матерился, Петр, отойдя подальше и наклонившись, брызгал себе в лицо водой. Все они решили, что Лушка, лежавшая возле мужа, точнее, поверх его тела, тоже мертва, и, когда она пошевелилась и застонала, не сдержались, дружно заорали в голос с перепугу.

В середине дня приехали из города, как сказал дед, «власти». Жандарм в форменной одежде, доктор, еще какие-то два господина, наверное, сыскные, решил Степан. Они задавали вопросы, качали головами, хмурили брови и с подозрением смотрели на жителей деревушки, словно полагали, что кто-то из них мог учинить такое зверство.

Расспрашивали каждого по отдельности, интересовало вновь прибывших, кто и когда в последний раз видел Никодима? Часто ли он бранился с женой? Слышали ли крики или еще что необычное прошлой ночью?

То, что Никодим бил Лушку, было и так понятно, что тут спрашивать, у нее и голова в крови, и раны кругом. Все давно привыкли, что он то и дело принимался «учить» свою супругу. Степан за эту лютость и жестокость Никодима не любил, хотя, по его мнению, такой смерти никто не заслуживал.

Дурно спавший две ночи подряд Степан на этот раз заснул глубоко и ничего не слышал: ни Лушкиных криков (если она кричала), ни других подозрительных звуков.

Антип и Петр сказали то же самое, однако Степану подумалось, что Петр врет. Городское начальство понять этого не могло, откуда им было знать о Петровой привычке покусывать ус, когда есть что скрывать?

Степан был почти уверен, что Петр что-то видел и это «что-то» напугало его до чертиков. Недаром после отъезда городских он велел жене и детям собираться. Жена его была дочерью кузнеца, что жил на окраине Быстрорецка, вот он и решил отправить семью туда. К тому же еще и возница, что привез городское начальство, сболтнул, что несчастные молодожены, которых все ищут вот уже несколько суток, пропали примерно в этих местах. Возле реки.

– Завтра вернусь, – коротко сказал Петр брату.

Оно и понятно, возвращаться ему придется: дом, хозяйство не бросишь, да и тесть вряд ли обрадуется, если зять вздумает поселиться у него (Степан слыхал, что отношения Петра с родителями жены были неважными).

О том, что случилось с Никодимом, могла бы, наверное, поведать Лушка. Она, похоже, точно знала, кто его убил, но рассказать ничего не могла.

Поначалу Никодимова жена все время молчала, сжавшись в комок, обхватив себя руками за плечи, низко опустив голову. На вопросы не реагировала, смотрела в одну точку.

Потом, когда приехавший из Быстрорецка доктор принялся расспрашивать ее спокойным вежливым голосом, стараясь расположить к себе, Лушка вроде как очнулась и заплакала. Ревела белугой, а сквозь слезы твердила одно и то же:

– Волосы длинные, женщина… Вот тут стояла! – Лушка вытягивала руку, но каждый раз показывала в разные стороны. – Огромная, кривая, колченогая! И все головой трясет, трясет. Идет ко мне, а в руках голова с зубами!

Выговорив последнюю фразу, Лушка принималась кричать и дрожать. Потом успокаивалась немного и снова, как заведенная, твердила про женщину.

– У нее, насколько я могу судить, черепно-мозговая травма, – сказал доктор. – Возможно, ее нанес преступник, но вполне вероятно, это сделал муж. Соседи в один голос говорят, что нрава покойник был буйного, к тому же сильно пил.

– Можете сказать, когда она придет в себя? – спросил пожилой пузатый мужчина, которого Степан счел главным в этой компании.

Доктор пожал плечами.

– Сложно делать какие-либо прогнозы. Возможно, никогда.

Потоптавшись, задав свои вопросы, осмотрев все кругом, люди из города увезли и тело Никодима, и его несчастную помешавшуюся жену.

Стало тихо, зарядил мелкий унылый дождик. Пока на берегу было много народу, Степан не сознавал, до чего зловещим стало любимое, знакомое до мелочей место. Оно теперь знало тошнотворную, жуткую тайну – и было осквернено ею. Деревья, прибрежная трава и кусты стали свидетелями немыслимого, безумного злодеяния, и даже когда дожди смоют пятна крови, а воздух очистится от запаха тлена, смерть все равно не уйдет отсюда. Ее приметы и следы отпечатались повсюду, и этого не изменить.