Вернувшиеся

Два пустых дома (Никодимов обезлюдел, наверное, навсегда, а Петров – на время) словно бы прижались друг к другу, объединенные общей бедой. Степан с Анютой, стоя на берегу (подальше от жуткого места, где убийца расправился с Никодимом), говорили о том, что жизнь в деревушке никогда уже не станет прежней.

– Нас этой ночью будет всего-то пятеро, – грустно сказала Анюта. – Отец говорит, что не будет спать. Вдруг убийца вернется?

– Думаешь, это человек? – не успев удержаться, спросил Степан.

Анюта быстро глянула на него.

– А ты что думаешь?

– Ты ведь тоже слышала, как кто-то бродил тут в грозу, – оглядевшись по сторонам, точно их могли подслушать, проговорил Степан. – И на следующую ночь тут тоже кто-то был. Почему всегда по ночам? Не потому ли, что нечисть боится солнца, а в темное время вылезает из-под коряг, поднимается с речного дна, выбирается невесть откуда еще? Лушка видела…

– У Лушки разум помутился, – быстро произнесла Анюта и отвернулась, не желая продолжать разговор.

Боится. Она тоже боится, возможно, того же, что и он сам, понял Степан и не стал настаивать.

Вскоре мать позвала Анюту в дом. Степан ушел к себе, занялся работой по хозяйству. Домашние дела занимали руки, но не давали отвлечься от тяжких дум.

– Завтра в город поеду, – сказал он деду, который вышел во двор посидеть на крылечке. Дождь прошел, предзакатное солнце ласково гладило морщинистые щеки старика.

Положив ладони на колени, дед смотрел на внука, размышляя о том, как быстро идет время. Отпущенных ему на этом свете дней все меньше… Старое старится, молодое растет. Степан уже совсем взрослый мужчина, он теперь сам принимает решения, а ему остается лишь соглашаться.

И все же дед по старой привычке сдвинул брови к переносице и проворчал:

– Чего тебе там? Нету ничего на продажу!

Степан, замявшись на мгновение, рассказал об уговоре с Иваном, который продавал деревянную утварь и взял на продажу его поделки, о предложении Егора Кузьмича.

– Я пойду, пусть он меня испытает, – подытожил Степан. – Если подойду ему, мы в город переберемся, стану работать, выучусь, потом и сам смогу мастерскую или лавку открыть. Рыбацкое дело не по мне. Я в себе другую тягу чувствую. – Отрывисто говорил, даже немного зло, потому как боялся, что дед или на смех поднимет, или заругает, или попробует запретить.

Однако дед возражать не стал. Опустив голову, слушал Степановы речи, а потом вздохнул и проговорил:

– Когда я совсем мальчонкой был, отец сказал мне, что река – живая. Дышит, смотрит, слушает. Ты к ней с лаской – она поможет, накормит, напоит. Мы – рыбаки, такая наша судьбина – у реки жить и рекою, ее дарами на жизнь зарабатывать. Я верил. Да так оно и было всегда. До сей поры. А теперь от Быстрой опасность идет. Уж не знаю, почему, но чую: осерчала она за что-то на нас, гонит от себя. – Дед поглядел на внука водянистыми, выцветшими от старости глазами. – Неспокойно тут стало. Это хорошо, что есть в тебе умение, ловкость. Сможешь ты жить отдельно от реки, своим делом, другим. Раньше я не понимал, а теперь знаю: так тому и быть.

Степан не верил своим ушам, не знал, что сказать, чувствовал только, что сердце его переполняют благодарность и любовь.

– Я бы велел тебе меня оставить. Родился тут, здесь и помирать. – Степан собрался возразить, но дед махнул рукой, приказывая ему молчать. – Только вот знаю тебя: маяться будешь. Не из таких ты, чтобы бросить своего старика-деда да позабыть о нем вовсе. Значит, захочешь и меня с собой взять, а ведь я на новом-то месте обузой буду. Вот что плохо.

– Справимся, – твердо сказал Степан. – Завтра поеду, поговорю с Егором Кузьмичом, может, что посоветует. Человек он хороший, понимающий, по всему видать.