Их оказалось две: толстенный том, изданный в начале прошлого века, заключенный в истрепанную обложку, и красивое издание, по объему не уступающее первому, но более современное, больше похожее на альбом с фотографиями. Книга, увидевшая свет в Германии, была на немецком, а Илья не владел языком Шиллера и Гете, однако пролистал глянцевые страницы.
Здесь были фотографии всевозможных храмов и прочих культовых сооружений, а также различные мосты, здания, городские площади с фонтанами и прочая красота.
В середине книги торчала закладка, на которой было написано: «Показать Мише!»
Илья раскрыл заинтересовавшие Семена Ефремовича страницы и увидел на одной из них фотографии Быстрорецка – старинные, дореволюционные. На них изображалась набережная Быстрой, а дальше шли снимки деревень, расположенных на берегу реки.
Были и сопровождающие надписи, естественно, на немецком, и Илья досадливо поморщился. Правда, Семен Ефремович сделал приписку карандашом: «Именно здесь они обитают! Все сходится!»
Илья не понял, что за «
В альбоме больше не было ничего полезного и, полюбовавшись старинными снимками родного города, Илья отложил книгу и раскрыл второй фолиант.
Страницы были тонкими, хрупкими от времени и пестрили ерами и ятями, что немного затрудняло чтение. Однако это, к счастью, был русский язык, так что прочесть было можно.
Перед Ильей находилось глобальное исследование, касающееся представлений различных народов мира, живших в разные эпохи, о смерти, в частности, о насильственной гибели.
Если бы Илья взялся изучать все это самостоятельно, у него ушло бы на это не менее недели, а то и больше. Но Семен Ефремович существенно упростил ему задачу, положив закладки в нужных местах. Поэтому Илье оставалось всего лишь открывать заложенные страницы и читать отрывки, подчеркнутые простым карандашом.
Он послушно делал это – и чем дальше читал, тем сильнее чувствовал, как кружится голова и немеет тело. Правда, которую никто не хотел замечать, но которая теперь стала настолько очевидной, что игнорировать ее невозможно, открылась Илье во всей своей неприглядности – страшная, как оскал черепа, безнадежная, как приговор Высшего суда. Она обвалилась на Илью, как сход лавины, забила легкие, замедлила ток крови. Казалось, будто подгнившие опоры рухнули, а вместе с ними обрушилось тщательно выстроенное здание, привлекательное и надежное снаружи, но грязное, смердящее, полное крыс и тараканов внутри.
В одном месте Илье попалось знакомое имя – Степан Холмогоров, и он убедился, что Елена Ивановна была права, предполагая, будто Холмогоров записал свои воспоминания о случившемся в юности.
Вот они, эти записи. Вот она, истина.
Листок бумаги из школьной тетрадки в клеточку Илья заметил не сразу: Семен Ефремович засунул его за обложку. Знакомым угловатым почерком на листе было написано: «Они обитают в разных водоемах, по всему миру. В том числе у нас! Подтверждение – см. фото Быстрорецка – реку Быстрая! Мне и раньше приходилось встречать любопытные сведения о ней, ряд исследователей описывает эту реку как сакральное место, хотя исследований мало, они обрывочны. Заняться!!!»
Заняться этим вопросом Семен Ефремович не успел. Но главное сумел сказать Илье и после смерти. Картинка в голове его сложилась: одни кусочки примагничивались к другим, одни фрагменты дополняли другие, и там, где еще час назад была полная мешанина, теперь не осталось никакой загадки.
Илья сидел, потрясенный и потерянный, пока не услышал, как Митрофан, очевидно, не в первый уже раз спрашивает:
– Илюшка, все хорошо у тебя? Чего ты застыл-то?
Он вздрогнул, точно проснувшись, обернулся к Митрофану и сказал:
– Миша. Мне надо поговорить с Мишей.
Однако сотовый друга был все еще выключен – спектакль продолжался, хотя и должен был с минуты на минуту завершиться. Можно дождаться, когда Миша выйдет из театра, но Илью что-то словно бы гнало прочь из дому. Он знал: нужно срочно увидеть Мишу, и потому решил поехать к нему.