Ул. Рубинштейна, дом № 40/11.
Фото 2021 г.
Желая хоть как-то отблагодарить друга за постоянное к себе внимание, Некрасов посвящает ему большое стихотворение „Изгнанник“, записывает в семейный альбом стихотворение „На скользком море жизни бурной…“, а позднее младшему брату Николая, Володе, посвящает водевиль „Великодушный поступок“, на титульном листе которого значится: „Посвящается 10-летнему мальчику Владимиру Федоровичу Фермору“»[1166].
История дома № 40/11 с 1865 по 1917 г. прослежена нами по очередному архивному делу Санкт-Петербургского городского кредитного общества. Наследник первого владельца участка «фридрихсгамский первостатейный» и купец 1-й гильдии Александр Андреевич Лапин заложил дом с землей Санкт-Петербургскому городскому кредитному обществу под залог полученной от него ссуды. В описи имущества от 9 сентября 1865 г. указаны «каменный в 3 этажа со сводами снаружи оштукатуренный дом; с окнами, украшенными наличниками, с карнизом и модульоном», и еще один трехэтажный «оштукатуренный вгладь» дом. В домах был проведен водопровод, но ватерклозетов в них — всего 3, медных ванн — 2. Стоимость дома с землей архитектор Н.В. Трусов оценил в 91 781 руб.[1167]
В оценочном акте правлению Санкт-Петербургского городского кредитного общества от 21 сентября 1865 г. он отметил, что «счастливое положение сего имущества и возможность возвысить доход, при ныне существующих весьма умеренных ценах на квартиры, которые заняты одними и теми же лицами более 20 лет, возвышает ценность сего имущества». В доме размещались чайный магазин и фруктовая лавка, принадлежавшие домовладельцу, и склад его товаров в подвальном помещении. А.А. Лапин, занимавший 12-комнатную квартиру, проживал в этом доме вместе со своими племянниками, сыновьями его покойного брата Алексея Андреевича. В «Ведомости о доходах с дома» мы находим также имена квартирантов: княгини Вингенштейн (7 комнат), доктора Винтера (10 комнат), купцов Вестфаля (9 комнат) и Яковлева, владевшего здесь магазином галантерейных товаров и проживавшего в 6-комнатной квартире. Еще одну квартиру в три комнаты занимал приказчик А.А. Лапина. Александр Андреевич, владевший имуществом вместе со своими племянниками, которым принадлежала половина дома, доставшаяся по наследству от отца, 24 июля 1875 г. выкупил у них эту половину и стал единоличным его владельцем[1168].
По данным адресных книг Санкт-Петербурга, А.А. Лапин владел этим домом до 1912 г., т е. до его продажи, и по-прежнему вел крупную торговлю чаем, овощами и фруктами[1169].
На рубеже веков его квартирант купец Г.Д. Яковлев держал в доме суровскую торговлю, купец Н.Н. Шолохов торговал в принадлежавших ему магазинах табачными изделиями, золотыми и серебряными вещами, а также часами. Среди немногочисленных жильцов Лапинского дома можно выделить Чириковых: Владимира Сергеевича, действительного статского советника, и его родного брата Сергея Сергеевича в таком же чине, но уже в отставке[1170].
В мае 1902 г. Александр Андреевич Лапин гасит долг перед Городским кредитным обществом и в 1912 г. продает свой дом купцу 2-й гильдии Шниру Залману Иоффу. В 1914 г. им возведен дошедший до нас дом с башней. Архитектор Д. Шагин в отзыве и описи здания от 24 ноября 1914 г. на построенный дом сообщает: «…Строения этого имущества новой, только что законченный постройки… Первые два этажа фасадов обработаны гранитом. Отопление всего здания центральное, водяное. Очаги и ванны имеют газовое отопление… Лицевой угловой 5-этажный дом на торговых подвалах с выступами во дворе для частей черной и парадной лестницы. В доме устроено 25 ватерклозетов улучшенного качества. Раковины и ванны с холодной и горячей водой (в 8 комнатах), и новинка техники того времени „подъемная машина для пассажиров“ (т. е. лифт —
По сведениям адресной книги «Весь Петроград» на 1917 г., в доме Иоффа работали модный магазин Maison Martine и ателье моды Les modes.
В 1930-е гг. в этом доме проживали известная писательница Лидия Корнеевна Чуковская и ее муж физик-теоретик Матвей Петрович Бронштейн, арестованный в 1937 г. и расстрелянный в 1938-м. События этого времени, связанные с домом № 40/11, нашли яркое отражение у писательницы в «Записках об Анне Ахматовой».
«Бежать из Ленинграда, — пишет она в предисловии к этим „Запискам“, — мне на моем веку довелось дважды: в феврале 1938 и в мае 1941 года.
Первое бегство спасло меня от лагеря. Спасаясь, я знала, почему, зачем и от чего бегу. Второе бегство, как оказалось впоследствии, спасло меня от двух смертей сразу: лагерной и той, которая тогда еще никому не была ведома, еще не родилась, — ленинградской, блокадной.
<…> Февраль 1938. Деревянное окошко на Шпалерной, куда я, согнувшись в три погибели, сказала: „Бронштейн, Матвей Петрович“, и протянула деньги, — ответило мне сверху густым голосом: «Выбыл!», — и человек, чье лицо помещалось на недоступной для посетителей высоте, локтем и животом отодвинул мою руку с деньгами.
„Выбыл!“ Я сразу пошла занимать очередь в прокуратуру на Литейный. Каких-нибудь двое-трое суток на лестнице, и вот я уже в кабинете у прокурора. На мой вопрос он ответил, что узнать решение я могу в Военной прокуратуре в Москве. В ту же ночь, „Стрелою“, я выехала в Москву. На следующее утро один из моих ленинградских друзей известил меня по телефону, что Люшу и няню Иду сегодня переводят на Кирочную, к Корнею Ивановичу… Я поняла это сообщение так: на квартиру у Пяти углов, нашу, Митину, где мы с Люшей и няней Идой остались жить после Митиного ареста, — за мной приходили. Я не ошиблась: пришли, оказывается, в час ночи. Когда мимо меня, стоявшей в коридоре у вагонного окна, только-только успел проплыть ленинградский перрон.
В Военной прокуратуре в Москве, на Пушкинской, я услышала приговор, по тем временам совершенно стандартный: „Бронштейн, Матвей Петрович? Десять лет без права переписки с полной конфискацией имущества“.
В ту пору нам уже было известно, что подобный приговор мужу означает арест и лагерь для жены. Вот почему утренний дружеский телефонный звонок с сообщением о Люше и настоятельным советом не возвращаться в Ленинград — не удивил меня. Убедились мы также к тому времени на многочисленных примерах и в том, что если жены сразу после приговора мужьям уезжают — их не преследуют. Но вот о чем мы тогда не догадывались: „10 лет без права переписки“ — это был псевдоним расстрела. Я не поняла, выслушав в Военной прокуратуре приговор, что Матвея Петровича уже нет на свете. Мне казалось, я обязана оставаться женой, избегать ареста, не только ради Люши, но и ради Мити, потому что если я окажусь в тюрьме, то кто же станет организатором спасательных работ?
Из Москвы я все-таки вернулась в Ленинград, но на квартиру к себе не пошла, на Кирочную — тоже. Два дня жила у друзей, а с Люшей, Идой и Корнеем Ивановичем виделась в скверике. Простилась, взяла у Корнея Ивановича деньги и уехала.
Таковы были обстоятельства моего первого бегства…
Ко времени моего возвращения в Ленинград после первого бегства и относятся первые записи в моем дневнике. В эту пору я и начала встречаться с Анной Андреевной Ахматовой.
15 мая 1941 года, то есть за месяц до войны, я вынуждена была покинуть Ленинград вторично. На этот раз потому, что до Петра Ивановича (зашифрованное обозначение НКВД. —
ebooksa