И пришла. Принесла мне ландыши в подарок. В черном шелку, в белом ожерелье. Сегодня лицо у нее спокойное, и, как на всяком спокойном лице, меньше видны щеки, рот, лоб, — и ярче глаза. Сегодня они большие, серые. Расположившись у меня на диване, она была явно похожа на свой парижский портрет.
Мы заговорили о том, что книжка Гослита задерживается неспроста. Да, конечно так…
Вчера вечером Анна Андреевна позвонила и пришла — поздно вечером, часов в десять.
Лицо ее показалось мне раздраженным, недобрым. Она была в черном шелковом платье и в шелковом платке, красивая, величавая. Разговор зашел о Ксении Григорьевне. Анна Андреевна говорила с ней с яростью, с искаженным от бешенства лицом. Потом она прочитала мне снова свою великолепную „Современницу“ — красавицу тринадцатого года. Потом принялась расспрашивать о моей работе. Я пожаловалась, что, когда только что напишу что-нибудь — стихи ли, прозу, — совсем не могу судить о качестве.
Она сидела у меня часов до двух. Я пошла ее провожать. Дворник долго не отпирал нам внизу дверь парадной, и мы смотрели сквозь стекла на темный город. Редкие машины проплывали беззвучно, как рыбы. А трамваи — с громким звоном: „заблудившиеся“. Потом дворник открыл нам, мы пошли, и она опять боялась переходить Невский…
Вчера вечером Анна Андреевна пришла ко мне в гости. В черном шелковом платье, в белом ожерелье, нарядная, но грустная и очень рассеянная.
Анна Андреевна была в этот вечер очень неразговорчивая. Говорила, только отвечая на вопрос…».[1175]
Еще одна запись из записок, связанная с повестью Л.К. Чуковской «Софья Петровна» и ее вторым бегством из Ленинграда: «Прочитав „Софью Петровну“ Анне Андреевне, я приблизительно в то же время прочитала повесть своим друзьям. Я пригласила к себе восемь человек; девятый явился незваный, почти против моей воли. Нет, он не был предателем и не побежал в Большой Дом докладывать. Но он был болтлив. Он рассказал кому-то интересную новость, а кто-то еще кому-то, и в конце 1940 года новость, в искаженном виде, „по цепочке“ проникла туда; там стало известно, что у меня хранится некий „документ о тридцать седьмом“ — как именовал „Софью Петровну“ следователь, вызывавший на допросы далеких и близких.
Даже сейчас, через тридцать лет после ежовщины, когда я пишу эти строки, власти не терпят упоминания о тридцать седьмом. Боятся памяти. Это сейчас. А что же было тогда? Преступления еще были свежи; кровь в кабинетах следователей и в подвалах Большого Дома еще не просохла; кровь требовала слова, застенок — молчания. Где вы — журавли Ивика, где ты — говорящий тростник?
Я до сих пор не постигаю, почему, прослышав о моей повести, меня сразу же не арестовали и не убили. А начали вести предварительное расследование. (Анна Андреевна сказала мне однажды: „Вы — как стакан, закатившийся под скамью во время взрыва в посудной лавке“.)
Разумеется, дома у меня ни „Софьи Петровны“, ни „Дневников“ давно уже не было. Прочитав повесть друзьям, я отдала свой единственный экземпляр — толстую школьную тетрадь с перенумерованными Люшей страницами — в надежные руки…
Анне Андреевне о своей новой беде я не сообщила ничего. Она и без моих бед была истерзана тревогой за Леву, за себя, изнурена трудом: снова писала ночи напролет и каждый раз, как мы встречались, читала мне новые куски „Поэмы“»[1176].
Окончательно Лидия Корнеевна покинула этот дом в 1944 г., и тоже не по собственной воле…
На фасаде дома № 11 по Загородному проспекту установлена мемориальная доска из красного гранита (арх. В.Б. Бухаев). Она словно расколота на две половины. Как и жизнь тех, кому она посвящена. С левой стороны доски до «трещины» текст: «Здесь с сентября 1933 года до мая 1941 жила писательница Лидия Корнеевна Чуковская (1907–1996)». И внизу: «Здесь в 1939–40 была написана „Софья Петровна“ — повесть о большом терроре». С правой стороны за «трещиной»: «Здесь до ареста в августе 1937 года жил физик-теоретик Матвей Петрович Бронштейн». Эта часть мемориальной доски словно пробита пулями, оборвавшими жизнь ученого. Яркий, эмоциональный образ, созданный талантливым архитектором. Заказчиком по сооружению мемориальной доски стала общественная организация «Общество друзей Российской национальной библиотеки».
В 2014–2015 гг. фасад бывшего дома Ш.З. Иоффа отреставрировали. На первом этаже доме привлекает внимание многочисленных посетителей израильский стрит-фуд бар «Bekitzer» и «Social Club». «Social Club», состоящий из двух просторных залов, задуман создателями как пространство для повзрослевших интеллигентных модников, в том числе тех, кто успел обзавестись семьей и детьми, но при этом не растерял задора, жизнелюбия и ищет разнообразного культурного досуга.
Здесь, у Пяти углов, улица Рубинштейна вливается в завершение улицы Ломоносова, а мы предлагаем читателям заглянуть в отходящие от улицы Рубинштейна Графский и Щербаков переулки.
Глава 2
Графский переулок
ebooksa