На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан,

22
18
20
22
24
26
28
30

— Знаю, знаю! Приедет после с Медичи. Но он сказал мне вчера, что приедет проводить генерала… Кстати, вчера Федерико сказал мне, что вот этот пароход, как, бишь, его?..

— «Ломбардо»?

— Да, «Ломбардо», тот самый, на котором, в 49 году, он вернулся после римской экспедиции.

В эту минуту где-то вдали раздались громкие крики и рукоплескания. Все присутствующие повернулись в ту сторону, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше разглядеть. А рукоплескания и крики всё росли и росли, сливаясь в один оглушительный рев. Роберт и Валентин вскочили на камень, на котором сидели.

— Это он, это он!.. Да здравствует Гарибальди!

— Да здравствует Гарибальди! Да здравствует Гарибальди!

Вне себя от энтузиазма кричала толпа, и казалось, что и небо, и земля, и отдаленные горы вздрагивали от этого крика. Мужчины бросали вверх шапки, женщины поднимали на руки детей, чтобы показать им героя Италии. Невозможно описать воодушевления толпы.

А между тем Гарибальди, окруженный маленькой кучкой своих офицеров, с обнаженной головой, шел среди ликующей толпы, направляясь к пристани, где уже были приготовлены легкие челноки.

Тотчас же на них стали перевозиться гарибальдийцы, оружие, заряды. Всё пространство между берегом и пароходами покрылось бесчисленными лодками, едва не тонувшими под тяжестью севших в них и груза. Среди лодок виднелся старый рыбачий челнок, в котором стояли Сиртори и Тюрр, а между ними Гарибальди, махавший шляпой и посылавший поклоны рукоплещущей толпе и друзьям, оставшимся на берегу.

Все эти лодочки окружили пароходы; гарибальдийцы, цепляясь за веревки, в одно мгновение вскарабкались на палубу. Валентин и Роберт почти в одно время ступили на палубу «Пьемонта».

Раздалось два пронзительных свистка, затем послышался звонок, и пароходы тихо тронулись. Толпа последним прощальным криком провожала отъезжающих гарибальдийцев, которые отвечали такими же громкими криками с обоих пароходов.

А через несколько минут они потонули во мгле, успевшей уже спуститься на море[259].

Глава VIII. Высадка[260]

Все уже на кораблях, все до последнего. Ни один не остался! Завтра они отдадут жизнь за Италию, и потому сегодня так веселы и счастливы, как юноши, отправляющиеся на брачный пир.

Ждут барку, которая должна была привезти патроны, капсюли и револьверы. Но поставщики, обязавшиеся доставить эти драгоценные теперь вещи, воспользовались случаем, чтобы обокрасть гарибальдийцев на несколько сот франков, хотя этим они ставили всю экспедицию в самое отчаянное положение. Но гарибальдийцы не такой народ, который можно остановить. Нет зарядов? Не беда! Добудем!

Таламоне[261] не по дороге в Сицилию, но там есть крепости и войска, а стало быть, и патроны. Руль пароходов поворачивается, и волонтеры направляются к Таламоне.

Таламоне — один из прекраснейших портов Тирренского побережья, расположен между горою Арджентарио[262] и островом Эльбой. Во дни посещения его гарибальдийской тысячью он представлял из себя довольно слабое укрепление, защищаемое несколькими десятками инвалидов. Гарибальдийцы без труда могли бы взять его приступом. Но это наделало бы много шума, что вовсе не входило в их планы. Нужно было пуститься на хитрость. Генеральский мундир, оказавшейся в багаже Гарибальди, произвел на старого коменданта укрепления[263] магическое действие и в одно мгновение превратил революционного вождя в законного начальника. Спустя несколько минут всё необходимое было доставлено, и пароходы снова двинулись в путь.

«Пьемонт» шел впереди, «Ломбардо» значительно отстал. Вечером 10-го мая на последнем раздался вдруг крик:

— Человек бросился в море! Человек бросился в море!

Один из волонтеров, уже два раза бросавшийся за борт, ухитрился сделать это в третий. Но на этот раз, вследствие темноты, спасение его задержало пароход на довольно долгое время. Так как с «Пьемонта» перестали видеть «Ломбардо», то Гарибальди приказал остановить пароход и зажечь сигнальные фонари, что противоречило первоначальным его инструкциям. Последнее обстоятельство едва не заставило Биксио удалиться снова от «Пьемонта», когда он уже увидел его, потому что он принял его за неаполитанского крейсера. Однако, обоим очень скоро удалось распознать друг друга и пароходы поплыли дальше, стараясь держаться один от другого как можно ближе.