Недостаток оружия пусть никому не служит извинением: в руках храбрых всякое оружие хорошо. Городские советы озаботятся об участи стариков, женщин и детей. Итак, к оружию! Пусть Сицилия снова покажет миру, как доблестный народ освобождается от своих тиранов!
Джузеппе Гарибальди».
Тотчас же молодежь города начала присоединяться к отряду. Но так как каждая минута была дорога, Гарибальди, дав всего несколько часов отдыха своему отряду, двинул его в глубину острова.
Роберт и Валентин шли рядом. При подъеме на одну высоту Роберт обернулся и, взглянув на своего спутника, расхохотался: лицо молодого крестьянина, всегда столь открытое и веселое, выражало какую-то озабоченность и таинственность, показавшуюся живописцу весьма комичными.
— Что с тобой, дружище? — спросил он. — Ты точно выходец с того света. Можно узнать, о чем ты думаешь?
— Я думаю о том, — отвечал Валентин, — что всё случившееся — вещь… как бы тебе сказать?.. непростая. Во-первых, скажу тебе, что Гарибальди не такой человек, как все мы. Не стану грешить, называя его богом… это нехорошо, но все-таки он не простой человек. Я с ним не в первый раз и видал, какие он вещи выделывает, но то, что он сделал сегодня, этого еще никогда не бывало. Заметь, все несчастья и неудачи, вместо того, чтоб повредить, принесли нам пользу. Скажу тебе откровенно, я не верю ни на грош всем чудесам, про которые рассказывают нам попы. Это всё вздор. Но тут что-то есть, и этого никто не выбьет у меня из головы!
— Что же ты собственно думаешь?
— Я думаю, что тут таится нечто странное. Нужно быть слепым, чтобы отрицать это. Во-первых, в Таламоне, когда никто этого не ожидал, Гарибальди приказывает высадиться ему (и Валентин указал на Тюрра), отправиться за порохом и пулями, и он (при этом следовало повторение жеста) достает всё необходимое, точно из собственной кладовой, да еще привозит четыре пушки в придачу.
— Но вспомни, что при этом Гарибальди показался на борте в мундире пьемонтского генерала. Разве мог комендант Таламоне не послушаться королевского генерала?
— Э, полно!.. Но слушай дальше. Плывем мы тихохонько вперед, вдруг этот сумасшедший бросается за борт. Пароход останавливается, спускают лодку с целью спасти беднягу. Пропадает несколько часов. Мы все в отчаянии, так как нам каждая минута дорога, и, однако, потом, ты сам знаешь, что из этого вышло. А парусный бригантин? Помнишь? Мы проходим борт о борт. Что же делает Гарибальди? Зовет капитана и спрашивает: «Куда плывете?» — «В Геную». — «Хорошо! Скажите же нашим друзьям, что Гарибальди благополучно высадился», и при этом генерал бросает ему хлеб, в который вложено письмо. Понимаешь, разве простой человек мог бы сказать это с такой уверенностью? Но Гарибальди знал, как всё должно кончиться; может быть, знал это еще тогда, когда был в Генуе, как знает и то, — я голову готов прозакладывать, — что случится завтра, послезавтра, через неделю, через месяц.
— Ну, уж это ты хватил!
— Нет, ручаюсь тебе, чем хочешь! — отвечал Валентин таким тоном, в котором ясно сквозила его слепая вера в своего вождя. — Но дальше, дальше. Когда мы вошли в гавань, было два часа, не так ли? Ну, а в девять оттуда ушли неаполитанские пароходы, а в двенадцать из города выступило несколько батальонов королевских солдат. Пойми, всего за два часа до нашей высадки! Если б не остановка на Таламоне, вследствие мошенничества генуэзских торгашей; если б этот сумасшедший не вздумал броситься в море, нас бы встретили неаполитанские пароходы на воде и неаполитанские батальоны на суше, и кто знает, что бы с нами было. Нет, ничем ты не выбьешь у меня из головы, что тут что-то неспроста.
В это время раздался какой-то быстрый сигнал и по рядам как ветер пронеслась команда:
— Стройся! Стройся!
Великая минута наступила.
Город Калатафими, близ которого произошла первая битва, решившая участь всей кампании, расположен на вершине горы, спускающейся уступами до плоскогорья, называемого Pianta Romana — «Римская площадка», где, как гласит предание, сицилианцы разбили римлян. За этой площадкой спуск становится правильным, но очень крутым, что делает движение по нему чрезвычайно затруднительным. У подножья горы протекает совершенно незначительный ручеек, отделяющий гору от другой, значительно меньшей возвышенности, на которой расположена деревня Вита.
Неаполитанские войска, числом до трех с лишком тысяч, под предводительством генерала Ланди[266], были расположены на «Римской площадке», занимая своими передовыми пикетами один край ее.
Предупрежденный о близости неприятеля, Гарибальди приказал своим войскам, состоявшим уже почти из полутора тысяч человек, двинуться по калатафимской дороге, сам же, по обыкновению, выехал вперед, чтобы поскорее увидеть все движения неприятеля.
С последних холмов деревни Вита генерал замечает неаполитанских стрелков, занимавших хребет «Римской площадки». Тотчас же он посылает назад одного из своих адъютантов с приказаниями. Адъютант встречает колонну, не доходя до деревни, и передает приказ вождя: всё войско, сойдя с дороги, должно двинуться вправо и занять высоты. Тюрр с генуэзскими карабинерами (единственным отрядом, вооруженным хорошими ружьями) в авангарде; за ним Карини[267] с отрядами из павийских студентов и сицилийскими партизанами, под начальством Копполы и Сант-Анны[268].
Завидев неприятеля, сицилианцы испустили страшные крики, затем, сделав по нем залп, разбежались во все стороны, хотя впоследствии они снова показывались в разных местах битвы. Только человек двести пятьдесят удалось Сант-Анне и Копполе удержать вокруг себя.
ebooksa