На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан,

22
18
20
22
24
26
28
30

Атакующие находились в семидесяти шагах от неприятеля; перелом покатости позволял укрыться от выстрелов.

— Отдохнемте немного! — сказал Гарибальди. — Сейчас нам придется штыками прокладывать себе дорогу!

Тогда все припали к земле.

Через десять минут Гарибальди, остававшийся один всё время на ногах, приказал идти в атаку и сам стал во главе штурмующих. Без сомнения, неаполитанцы узнали его, потому что в ту же минуту огонь со всех рядов устремился на него. Волонтеры бросились вперед, с целью окружить его и собственными телами защитить от неприятельских пуль.

— Не нужно! — сказал Гарибальди, отстраняя их. — Никогда не представится мне лучшего случая умереть за Италию. Вперед! Вперед!

И он ринулся на врага, но в этот миг какой-то молодой человек с криком: «Да здравствует Гарибальди — надежда Италии!» бросился вперед и собственною грудью прикрыл драгоценную грудь героя. Это был Роберт.

В одно мгновение толпа окружила его со всех сторон и точно взапуски побежала на неаполитанцев.

Вот враги уже могут различить друг друга в лицо. Дым рассеялся. Никто не стреляет больше. Роберт видит пред собой зияющую пасть медной пушки. Артиллерист с фитилем стоит у затравки, ожидая команды. Еще минута — и убийственная картечь прыснет из этого медного рта. Но молодой человек мгновенно выхватил из-за пояса пистолет, раздался выстрел — и фитиль упал на землю, когда уже готов был коснуться затравочной трубки. Бурбонский офицер, командовавший редутом, сам бросился поднимать его. Но гарибальдийцы уже в двух шагах. Белокурый юноша, или скорее ребенок, вскочил в укрепление первым. Это был ангел-вестник победы, но не смерти — для этого он был слишком хорош. С глазами, сияющими восторгом, побежал он навстречу неприятельским штыкам и, сразу очутившись перед офицером, занес над ним саблю, чтобы поразить его. Неверно ли рассчитанный удар или непонятное сострадание — но сабля опустилась не на беззащитную его голову, а на землю и отрубила только горящий конец фитиля, сделав его, таким образом, безвредной веревкой в руках противника. Вне себя от бешенства, с вытянутой вперед шпагой кинулся офицер на своего великодушного врага. Но было уже поздно. Толпа гарибальдийцев с разных сторон ворвалась в укрепление. Один из них спешит на помощь юному герою. Офицер падает, пораженный ударом штыка. Неаполитанцы бегут в беспорядке и не смеют уже более обернуться лицом к своим преследователям.

Это была последняя стычка.

Гарибальди победил.

Расположившись бивуаком па поле битвы, так как усталость войск не позволяла продолжать преследования, Гарибальди тотчас же приказал позвать юношу, своим геройством спасшего жизнь стольким из своих товарищей. Его привели. Однако, насколько он был смел в бою, настолько оказался робким теперь. Он стоял перед Гарибальди, точно провинившийся ребенок перед своим учителем.

— Как вас зовут, доблестный юноша? — спросил диктатор.

— Романо… — чуть слышно отвечал он.

— А по имени? Я знавал многих Романо.

— Мар… Мар…

— Марция Романо[274]! — вскричал один из гарибальдийцев. — Я знаю ее. Она — дочь миланца Клавдио Романо. Не скрывайте, благородная девушка, вашего имени. Не лишайте вашего достойного отца чести иметь такую дочь!

Ввиду невозможности скрываться долее, молодая девушка сняла свою красивую круглую гарибальдийскую шапочку, и густые кудри рассыпались по ее плечам.

— Чем же мне наградить вас? — спросил Гарибальди, когда смолк шум восторженных криков и рукоплесканий, приветствовавших девушку.

— Вместо награды прошу у вас только прощения за то, что я нарушила ваше запрещение женщинам ехать вместе с вами, — сказала девушка.

Это был последний эпизод великого дня, решившего участь похода и всей Италии.