Несмотря на пережитый ужас, я очень хорошо помню, что был окружен заботой и любовью. Два года изо дня в день моя мать усаживалась у моей постели, весело читала мне газету, рассказывала семейные сплетни и попросту держала на плаву. Отец каждое утро приходил в больницу, приносил газеты и журналы, заглядывал в обед, чтобы угостить меня куском пирога или поделиться шуткой, а по вечерам прощался, прежде чем сесть на последний поезд домой. Брат и сестра тогда были подростками и тоже нуждались во внимании родителей. Не знаю, как они пережили весь этот кошмар.
Лишь много лет спустя я осознал, насколько тяжело и больно пришлось тогда моим родным. Мне казалось, что все вертелось вокруг меня. Я был пациентом, пострадавшей стороной, с неопределенными шансами на жизнь. На самом деле все не так. Смертельные или опасные для жизни болезни затрагивают всех, никого не оставляют в стороне. Тут уместно вспомнить эффект бабочки: когда один из членов дружной семьи заболевает, рябь тревоги распространяется и нарастает во всех направлениях. Семьи часто распадаются, несмотря на исход болезни: умирает пациент или все-таки поправляется. К счастью, моя семья пережила испытание, а я остался в этом мире, чтобы рассказать вам свою историю.
Теперь, почти через сорок лет, я смотрю на лица матерей, отцов, братьев, сестер и детей пациентов, находящихся в серой зоне. Я им сочувствую, я знаю, каково семье, когда решается вопрос: жить или умереть родному человеку.
Лежа там, в сканере, и вспоминая о своей болезни в детстве, я вдруг задумался: почему я пошел именно таким путем, насколько мой выбор был предопределен и чем все это кончится. Я атеист и не верю в судьбу. Но считаю, что наш путь продиктован тем выбором, который мы делаем, а выбор определяется нашим опытом. В детстве я долго болел и поправился во многом благодаря техническим достижениям медицины того времени. Меня вернули к жизни лекарства, сканеры и люди, которые изо всех сил трудились, чтобы сохранить мне жизнь. Ученые, врачи, медсестры, санитарки в больницах – сотни и сотни людей, что работали, помогая мне перед лицом неопределенности. Теперь я находился по другую сторону болезни. Пытался ли я расплатиться по счетам? Я решил работать на переднем крае современной медицины, рядом с инженерами, разрабатывающими сканеры нового поколения, с нейроучеными, взламывающими код сложных нейродегенеративных заболеваний, и специалистами нейроинтенсивной терапии, работающими день и ночь, чтобы вернуть к жизни как молодых, так и старых, увести их от края пропасти. Могло ли это произойти по воле случая? Какое место во всей этой картине занимает болезнь Морин? Ведь именно после того, что с ней произошло, я особенно заинтересовался вегетативным и похожими на него состояниями. А Кейт? Если бы эксперимент с Кейт не удался и ее мозг не отреагировал, я не лежал бы сейчас в сканере, пытаясь связаться с Мартином… Выходит, другого пути у меня не было, я оказался здесь не случайно.
– Так, мы готовы. Что дальше? – В наушниках, сквозь треск, послышался голос Мартина.
– Задай мне вопрос. Если ответ «да», я представлю игру в теннис, а если «нет», воображу, что гуляю по дому.
Через десять секунд сканер щелкнул, что-то хлопнуло и пискнуло – аппарат был готов к работе. Довольно сложно объяснить, как в нем все устроено, хотя принцип относительно прост: метод основан на поведении протонов в мозге. Когда меня задвинули в отверстие сканера, чрезвычайно мощные магниты вокруг моей головы выровняли все протоны в мозге (к счастью, в то время я об этом не знал). Затем птичья клетка, окружавшая мою голову, испустила короткий сигнал радиоволн, выбив протоны из строя. А когда радиоволновый взрыв закончился, огромные магниты снова выстроили протоны в линию. Скорость, с которой протоны в крови выравниваются после того, как их сбивают, зависит от уровня оксигенации крови, и это дает сигнал, который фиксирует сканер. Невероятная технология, невероятная наука.
Лежать внутри фМРТ-сканера довольно любопытно. Что-то постоянно и чрезвычайно громко грохочет. Так громко, что без особых заглушек и наушников, подобных тем, что носят рабочие с отбойными молотками, не обойтись. И вот я – внутри кокона стоимостью шесть миллионов долларов, вспоминаю, как болел в детстве. Голова моя будто застряла в птичьей клетке, а шум – как от реактивного самолета. Вопрос Мартина: «Ваша мать еще жива?» – показался почти сюрреалистичным. Однако думать нужно быстро. Я знал, что должен сделать, но на исполнение у меня всего тридцать секунд. Мой ответ: «нет», моя мать умерла, и чтобы передать это «нет», я должен представить, что иду по своему дому.
Я тут же вообразил входную дверь в небольшой дом в центре Кембриджа. Постарался поподробнее представить ступеньки и гардероб с плащами и обувью. Потом мысленно вошел в столовую. Там у меня стеклянный стол, который я в прошлом году купил в IKEA. Возле стола – очень неудобные стулья, подобранные по стилю. Я взглянул в сторону кухни, на кривоватый дверной проем, сделанный лет сто назад. И вошел внутрь. Холодильник слева, а дверь на двор – справа. Прямо передо мной – окно в сад. Чтобы выйти в сад на дворе, нужно повернуть налево, пройти через заднюю дверь по выложенному камнями дворику и по газону. Туда я и направился. Мысленно, конечно.
– А теперь расслабьтесь и ни о чем не думайте.
Эти слова прервали мои размышления, и я замер на полпути.
Я быстро «стер» мысли о доме. Я сам просил участников экспериментов «расслабиться и ни о чем не думать» раз, наверное, тысячу, не меньше. И только сейчас понял, как же смешно звучит: «Ни о чем не думайте». Разве такое возможно? Даже расслабившись, мы о чем-нибудь думаем: строим планы, решаем, какие купить продукты, вспоминаем, какие совещания запланированы на работе.
Меня много раз спрашивали: «Говорят, человек использует только десять процентов мозга. Это правда?» Понятия не имею, откуда взялась эта нелепая идея. Нет, неправда! Тем не менее очень многие каким-то образом об этом услышали и теперь донимают расспросами и меня, и других нейробиологов. Достаточно взглянуть на экран монитора при ПЭТ-сканировании с использованием фтордеоксиглюкозы (ФДГ), которая маркирует базовую активность мозга, и вы увидите, что мозг – весь мозг! – работает постоянно. Всегда. Некоторые его участки становятся более активными, когда вы размышляете о чем-то или делаете определенные вещи, но даже если вы просто «расслабились и ни о чем не думаете», весь ваш мозг по-прежнему активен.
В выражении «использовать лишь десять процентов мозга» смысла не больше, чем в словах «ни о чем не думайте». Однако именно это я должен был сделать, лежа в сканере и прислушиваясь к голосу Мартина.
Я вообразил, что лежу на пляже в Австралии с закрытыми глазами. Представил, как солнечные лучи греют мое лицо, и попытался сосредоточиться на мысленной пустоте. Попробуйте ни о чем не думать хотя бы несколько секунд, и сами поймете, как это сложно. Наш разум похож на колибри – постоянно бьет крылышками, перелетает от одной мысли к другой, и остановить этот полет невозможно. Именно поэтому, наверное, здоровому человеку так сложно понять, каково это – быть в вегетативном состоянии. Думать «ни о чем»? Мы никогда ничего подобного не испытывали. И никогда не испытаем. Только не по эту сторону серой зоны.
– Ваша мать еще жива?
Голос Мартина вернул меня с теплых золотых пляжей. Какое облегчение – снова услышать человеческую речь. Я мог вернуться (мысленно) в дом, который оставил всего тридцать секунд назад, стоя у кухонного окна и размышляя о дороге в сад. Парадокс: представить что-то гораздо проще, чем не представлять ничего. В реальном мире, чтобы что-то сделать, нужно приложить усилия. А в мысленном мире – все наоборот. Мы всегда настороже, следим за окружающими, что-то ищем, чего-то избегаем. Так мы устроены. И без усилий отключить этот режим невозможно.
Мы с Мартином повторили процедуру пять раз, переключаясь между ответом на вопрос о моей матери и отдыхом на пляже. Это заняло ровно пять минут, а потом сканирование завершилось. Шум, к моему облегчению, стих. Однако меня терзали вопросы. Что с экспериментом? Удалось ли мне пообщаться с внешним миром, используя только свой мозг? Я едва сдерживался, чтобы не выскочить из сканера.
– Ну как, ответ есть? – выпалил я в надежде, что Мартин меня слышит.
Терпеть не было сил. Однако я был в ловушке, в птичьей клетке, далеко от мониторов.