«Где сокровище человека, там и сердце его»… Немалый для тебя вред будет заключаться в том, что ты будешь прилеплен к земному, будешь рабом вместо свободного, отпадешь от небесного, не в состоянии будешь помыслить о горнем, а только о деньгах, о процентах, о долгах, о прибытках и мелкой торговле. Что может быть бедственнее этого? Такой человек впадает в рабство, более тяжкое, чем рабство всякого раба, и, что всего гибельнее, произвольно отвергает благородство и свободу, свойственные человеку. Сколько ни беседуй с тобой, имея ум, пригвожденный к богатству, ты не можешь услышать ничего полезного для себя. Но как пес в конуре, прикованный к заботам о деньгах крепче цепи, бросаешься ты на всех приходящих к тебе, – занимаешься только тем, чтобы для других сохранить лежащее у тебя сокровище[448].
Предостерегая от порабощения богатству, Иоанн Златоуст при этом не только не осуждает имеющих богатство, но напротив, доказывает (вслед за Климентом Александрийским), что богатство само по себе является благом, а не злом, и призывает богатых помогать бедным:
Не то я говорю, чтобы иметь богатство было грешно, грех – не разделять его с бедными… Бог не сотворил ничего плохого, но все «хорошо весьма» (Быт. 1:31). Следовательно, и богатство – добро, но тогда, когда оно не завладевает имеющими его, когда оно избавляет ближних от бедности. Как свет не был бы добром, если бы не прогонял мрака, но еще увеличивал его, так и богатство я не назову добром, если оно не избавляет от бедности, но умножает бедность. Богат тот, кто не нуждается в том, чтобы брать у других, но сам помогает другим; а кто пытается брать у других, тот не богат, но беден. Таким образом не богатство есть зло, а бедственное настроение души, обращающее богатство в бедность[449].
Следующий раздел проповеди (Мф. 6:22–23), на первый взгляд, не имеет связи с предыдущим и выглядит как вставка, особенно если учесть, что после нее речь Иисуса вновь возвращается к теме земного богатства.
В параллельном месте у Луки формулировки несколько изменены: «Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма? Если же тело твое все светло и не имеет ни одной темной части, то будет светло все так, как бы светильник освещал тебя сиянием» (Лк. 11:35–36). Если в версии Матфея изречение построено на двух парах противопоставлений, – чисто-худо, светло-темно, – то в версии Луки это противопоставление отсутствует. Если у Матфея Иисус говорит об оке и теле, то у Луки – только о теле. Изречение о свете, который является тьмой, у Матфея завершает поучение, у Луки является его отправной точкой.
Употребление прилагательного άπλοϋς в значении «чистый» необычно: буквально оно означает «простой». Ключевым словом в обоих случаях является «око», а также термины «свет» и «тьма», имеющие богатую семантическую нагрузку в библейской традиции.
Образ ока используется для указания на зрение как способность отличать свет от тьмы. Если человек утрачивает эту способность, он становится слепым. Слепота бывает как физическая, так и духовная, о чем Иисус говорит в беседе с фарисеями после исцеления слепого: «На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы». Эти слова вызвали недоумение фарисеев, спросивших: «Неужели и мы слепы?». Иисус ответил: «Если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас» (Ин. 9:39–41).
Речь здесь, как и в Нагорной проповеди, идет о способности человека различать добро и зло, отличать ценности истинные от ценностей ложных. Учитывая связь с предыдущим текстом о сокровищах на небе и на земле и с последующими словами о Боге и маммоне, можно говорить о том, что духовная слепота – это отсутствие у человека, или утрата им, способности делать правильный выбор. И наоборот, присутствие у него духовного ока – это наличие внутреннего голоса, помогающего ему распознавать истинные и непреходящие ценности, которые неподвластны времени, не могут быть повреждены молью и ржавчиной, не могут быть отняты или украдены.
Использование образа «худого ока» (или «злого глаза») восходит к Ветхому Завету, где говорится о глазе, немилостивом к нищему (Втор. 15:9); о глазе, который жалеет милостыню (Тов. 4:7); о злом глазе, завистливом на хлеб (Сир. 14:10). Что же касается образа «чистого ока», то его следует рассматривать в общем контексте учения Иисуса о внутренней чистоте, или простоте, которая должна быть свойственна Его ученикам (выражение οφθαλμός άπλοϋς буквально означает «простое око»).
Христианские толкователи под «оком» часто понимают ум, сердце или совесть. Блаженный Августин пишет: «Это место следует понимать так, что мы знаем, что все наши дела чисты и желанны в глазах Божиих в том случае, если они творятся с чистым сердцем»[450]. По словам Иоанна Златоуста, «что значит глаз для тела, то самое и ум для души». Поэтому, «если относительно тела мы более всего заботимся о том, чтобы иметь здоровое зрение, то и относительно души преимущественно должны заботиться о здравии ума»[451].
Отдельного внимания заслуживает использование понятий «свет» и «тьма». Противопоставление этих понятий проходит через всю Библию. Книга Бытия начинается с того, что Бог создает свет, видит, «что он хорош», и отделяет его от тьмы (Быт. 1:2–4): таким образом, с самого начала свет отождествляется с добром и становится универсальным символом добра. Кроме того, свет становится символом Бога, Его славы и Его присутствия: «Господь – свет мой и спасение мое» (Пс. 26:1); «Во свете Твоем мы видим свет» (Пс. 35:10); «Пошли свет Твой и истину Твою» (Пс. 42:3); «Придите и будем ходить во свете Господнем» (Ис. 2:5); «Господь будет тебе вечным светом» (Ис. 60:19).
Тьма, напротив, является универсальным символом зла и отсутствия Бога. Шеол (ад) мыслится как «страна тьмы и сени смертной, страна мрака», «где нет устройства, где темно, как самая тьма» (Иов. 10:21–22). Тьма и свет противопоставляются как два полярных начала – злое и доброе: «Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма» (Притч. 30:26); «День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!» (Иов. 3:4); «Стезя праведных – как светило лучезарное, которое более и более светлеет до полного дня. Путь же беззаконных – как тьма; они не знают, обо что споткнутся» (Притч. 4:18–19); «Восстань, светись, [Иерусалим], ибо пришел свет твой, и слава Господня взошла над тобою. Ибо вот, тьма покроет землю, и мрак – народы; а над тобою воссияет Господь, и слава Его явится над тобою» (Ис. 60:1–2).
При этом подчеркивается, что тьма не может победить свет, скрыть человека от лица Бога: «Скажу ли: может быть, тьма скроет меня, и свет вокруг меня сделается ночью? Но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет» (Пс. 138:11–12). Более того, и свет и тьма призваны благословлять Господа (Дан. 3:70).
Символика света имеет особое значение в корпусе писаний Иоанна. Но и в синоптических Евангелиях, в частности, у Матфея, эта символика также присутствует, в том числе в Нагорной проповеди (Мф. 5:14–16). «Сыны света» в речи Иисуса противопоставляются «сынам века сего» (Лк. 16:8). Выражение «сыны света» не встречается в Ветхом Завете, однако встречается в Кумранских рукописях, где этим выражением обозначают себя члены общины ессеев; в этих же рукописях «сыны света» нередко противопоставляются «сынам тьмы»[452]. Аналогичное словоупотребление мы находим у апостола Павла: «Ибо все вы – сыны света и сыны дня: мы – не сыны ночи, ни тьмы» (Фес. 5:5).
Смысл слов «если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» можно передать следующим образом: если в человеке нарушено соотношение между светом и тьмой, если он утратил правильную систему координат, он уже не способен отличить добро от зла, сделать правильный выбор между богатством земным и небесным, между Богом и маммоной. Так образ светильника для тела становится связующим звеном между тем, что ему предшествовало, и тем, что за ним следует.
Не случайно, толкуя слова Иисуса о богатстве, Иоанн Златоуст обращается к образу тьмы. Этот образ помогает ему яркими красками описать людей, помрачивших ум земным богатством:
…Как находящиеся во тьме ничего не могут ясно разобрать и, когда увидят веревку, думают, что это змея, а когда увидят горы и дебри, умирают от страха, так и корыстолюбцы по своей подозрительности страшатся того, что для других кажется не страшным. Они страшатся бедности, или скорее, страшатся не только бедности, но и всякого незначительного убытка. Если потерпят какой-либо малый ущерб, то печалятся и сокрушаются гораздо больше, чем те, которые не имеют даже необходимой пищи. Многие из богачей, не снеся такого несчастья, даже удавились[453].
Серию поучений, посвященных теме богатства земного и небесного, продолжают слова о невозможности служить двум господам – Богу и маммоне (Мф. 6:24). В параллельном месте у Луки говорится: «Никакой слуга (οΐκέτης) не может служить двум господам…» (Лк. 16:13). В остальном текст идентичен. У обоих евангелистов использован глагол δουλεύειν (служить), указывающий на рабский труд (от δούλος – раб).