Шандор Ференци

Теоретическая ось: травма

Это главная ось «Дневника». Она связана с желанием Ференци шаг за шагом построить свои теоретические гипотезы относительно травмы. В то же время, когда он пытается наблюдать, как они могут помочь в плане управления контрпереносом при столкновении с некоторыми типами страстных переносов, он видит в них средство, помогающее в ежедневной тяжелой работе с «пограничными» пациентами. Интуитивно чувствуя экономическое и метапсихологическое значение пары травма — расщепление, Ференци видит в ней ту красную нить, которая является ключом к пониманию определенных сложных случаев, вплоть до связанных с ними переносно-контрпереносных тупиков. На протяжении всей работы над «Дневником» в центре его размышлений остается мутативное значение понятия травмы и понятия расщепления. Сейчас мы попробуем проследить главные вехи этих размышлений.

Клинические заметки от 12 января 1932 г. («Дневник» начинается с 7-го) о пациентке с инициалами Р. Н. дают Ференци повод остановиться на проблеме расщепления и попробовать очертить его контуры в метапсихологическом плане в сравнении с очертаниями травмы.

Эта пациентка, которую он называет также «Орфа», подверглась трем покушениям на сексуальное насилие (соблазнам) в период между ранним детством и предподростковым возрастом: первое случилось в возрасте полутора лет, второе — пяти, и третье, изнасилование, — в одиннадцатилетнем возрасте. Эти травмы, вписанные в психику пациентки, привели к «атомизации ее психической жизни», к настоящему раздроблению личности, пишет Ференци, считающий, что результатом фрагментации, вызванной последовательными расщеплениями, является организация «своего рода искусственной психики для тела, вынужденного жить».

Исходя из клинических принципов, разработанных во время лечения Р. Н., Ференци описывает ряд последствий расщепления, возникшего в связи с различными травматическими ситуациями, сложившимися у пациентки до наступления отрочества:

• фиксация, внутри уже взрослой личности, на «соблазненной девочке». Эта взрослая женщина предстает как преисполненная влечений; возбужденная, она может ослабить эти свои возбуждения, только контринвестируя и защищая их при помощи сомнамбулического транса истерического типа. Аналитик «с большим трудом» может «войти в контакт» с этой частью, с «чистым вытесненным аффектом», пишет Ференци: эта часть «ведет себя как истощенный ребенок, который ничего о себе не знает, который только жалуется и которого надо психически, а иногда и физически встряхнуть», добавляет он;

• разные фрагментации путем девитализации психики и обесценивания чувств, переживаний и ощущений создают личность «без души», «бездушное тело»;

• эти фрагментации могут дойти до атомизации, вплоть до распыления психической жизни.

Сегодня это напоминает «ложную самость», описанную Д. В. Винникоттом, или «как будто бы» личность. По нашему мнению, обесценивание чувств и переживаний, о которых говорит здесь Ференци, стоят у истоков девитализации либидинального совозбуждения.

С этого момента, желая придать общую структуру клинической картине, Ференци описывает эффекты разных расщеплений следующим образом:

«На первый взгляд „индивидуум“ состоит из таких частей: а) на поверхности — существо живое, способное, активное, с хорошо и даже очень хорошо, отрегулированным механизмом; б) за ним существо, которое ничего больше не хочет знать об этой жизни; в) за этим уничтоженным „Я“ пепел предшествующей душевной болезни, оживляющейся каждую ночь пламенем этого страдания; г) сама болезнь как отдельная бессознательная и бессодержательная аффективная масса, собственно говоря, остаток человеческого существа»[63].

Изучая эти заметки, можно сказать, что для Ференци расщепление, как и фрагментация, накоротко замыкаются с механизмами вытеснения. Следовательно, он понимает и лечит инфантильную амнезию как феномен, вторичный по отношению к расщеплению, настоящий Spaltung, связанный с шоковым эффектом травмы. Исключенная часть воспоминания как бы выживает тайно: будучи отщепленной от своих возможностей репрезентации невротическим способом, она не передается словами, но проявляется телесно (истерические трансы).

Та же пациентка побуждает его немного позже, 24 января 1932 г., задать себе вопрос о содержании расщеплений: «Каково содержание расщепленного „Я“? <…> Содержание расщепленного элемента — это всегда естественное развитие и спонтанность; протест против насилия и несправедливости; презрительное, даже саркастическое и ироническое подчинение, осуществленное под давлением, при полном знании того, что насилие ничего не добилось — оно изменило лишь объективные вещи, формы решений, но не самое „Я“ как таковое; самоудовлетворение от этого перформанса, ощущение, что ты выше, умнее, чем грубая сила <…>»[64].

Ференци описывает здесь один из способов «самоизлечения» путем развития у субъекта нарциссического расщепления, что делает возможным образование нарциссизма вроде бы защитного, но могущего стать и «мегаломанией». Мы увидели, в связи с метафорой «мудрого младенца», метапсихологическое значение и клинические последствия, которые Ференци присваивает понятию нарциссического расщепления.

Это описание приближается, по нашему мнению, к тому, которое сделает Хайнц Кохут тридцать лет спустя в связи с определенным нарциссическим состоянием, названным им «грандиозным „Я“»[65].

После того как Ференци описал паралич мыслительной деятельности как вторичный эффект травмы, он рассматривает в своих записях проблему отказа, видя в нем механизм, призванный усилить вытеснение[66]. Но в важной записи от 21 февраля 1932 г., озаглавленной «Фрагментация», он поднимает вопрос о работе аналитика, оказавшегося перед лицом травматического случая и расщепления: «Психические преимущества: уменьшение неудовольствия, вытекающее из особого выделения некоторых смысловых связей и отказа от этих связей. Расщепление на две личности, которые ничего не хотят знать друг о друге и которые объединяются вокруг разных стремлений, притупляет субъективный конфликт <…>. Задача аналитика: устранить расщепление»[67].

Здесь для Ференци вопрос состоит в том, чтобы «возродить» отщепленную «мертвую» часть, которая, будучи в спячке, все же еще может находиться в «агонии тревоги». Способ удаления расщепления должен быть выработан умением аналитика «осмыслить» травматическое событие, добавляет он. Иными словами, говоря современным аналитическим языком, работа аналитика состоит в том, чтобы предложить пациенту мысли и представления, способствующие — через репрезентацию слов — переквалификации аффекта. Это дает долгосрочную надежду на придание агонизирующим зонам новой символизации и новой психической составляющей. Ференци продолжает, делая следующий предварительный вывод: «Остается открытым вопрос о том, не существует ли случаев, когда воссоединение целого, расщепленного травматизмом, так невыносимо, что не происходит до конца, а пациент частично остается отмеченным невротическими чертами, вплоть до того, что еще глубже уходит в небытие или в желание не быть»[68].

Здесь еще раз надо отдать должное исключительной клинической интуиции Ференци, который подчеркивает прогностическое значение негативных процессов в психике и в анализе.

Вместе с тем, как указывается в заметке от 25 марта 1932 г., перенос и позитивные отношения, установленные с пациентом, помогают создать определенные контринвестиции, которые не могли быть сделаны в момент травмы, и позволяют таким образом постфактум значительно сократить расщепление: «В переносе предоставлена возможность оказать защиту и поддержку, отсутствовавшие в момент травмы <…>. Позитивные чувства переноса дают возможность осуществить в последующем контринвестицию, которая не могла состояться в минуту травмы <…>. Если травма поражает психику или тело без подготовки, то есть без контринвестиции, тогда она действует на тело и на разум разрушающе, пертурбационно, посредством фрагментации. Сила, стремящаяся сохранить единство фрагментов и отдельных элементов, отсутствует»[69].

Понятие «мудрого младенца» приводит Ференци в заметке от 7 апреля 1932 г. к возрождению главной идеи о «чужих расщепленных трансплантатах»: «Я обязан некоторым пациентам представлением, описанным мной в другой работе, о том, что взрослые насильно навязывают личности ребенка свою волю и особенно психические смыслы неприятного содержания; эти чужие расщепленные трансплантаты прозябают на протяжении всей жизни в другом человеке»[70].