— Зайди-ка, Бычихин, в сельсовет. Разговор есть.
Семен пришел.
— Ты, говорят, у них старостой состоишь, Бычихин? — спросил Федор Иванович.
— Старостой, да…
— Божьи манатки хранишь, стало быть…
— Ты бога, товарищ председатель, не трожь… Он сам по себе. А священное имущество и церковные доходы в моем попечении, верно.
— Церкви нет, а доходы есть. Ловко у вас получается…
— Верующие радеют, Синяков, ловкость ни при чем, — солидно поправил староста.
— Ну, ладно. Я не диспут с тобой устраивать собрался. Где вы берете доходы, дело не мое. Но обманным путем вымогать деньги у темных людей никто вам не позволит. У «квасника» денежный ящик установили, у корявой сосны, того гляди, установите. Мало ли где еще можно доходное место облюбовать. Были бы глупые, доходы будут. На пропой Харламу мало ли надо… Вот что, Бычихин, прекратить надо поборы. Понял? А то тебе отвечать придется. Далее, чтобы полный учет всех доходов был. Налог будем брать. Утаите — по головке не погладим…
— Да что ты, председатель, за жулика меня нешто считаешь, — возмутился Бычихин.
— Тебя я за жулика не считаю, а что вся ваша бражка на жульничестве замешана — это факт. И ты, смотри, пропадешь в той компании благочестивой. Жалко мне тебя, мужик-то ты стоящий, не вертопрах какой…
— Спасибо, Федор Иванович, на добром слове, — степенно поклонился Семен. — Но жалеть тебе меня не приходится. Мы с тобой на разных лавках сидим. Ты безбожник, я тебе в том не перечу, твое дело. Не хошь в рай — силой не тяну. И меня ты не неволь. Я со Христом родился, со Христом и умру. А добро у меня все на учете, под замком хранится, можно проверить…
— Проверять мне тебя нечего, а верующие могут и проверить…
Бычихин уходил из сельсовета размеренной походкой уверенного в себе человека. У него своя голова на плечах, и нечего председателю Синякову учить его уму-разуму. В вере своей Семен был тверд и непоколебим. Она не была у него показной, как у многих. Не внешними побрякушками, крестами да молитвами проявлял Семен свою веру, а духом, нутром души. Проходя мимо старой часовни с иконой Парасковьи-пятницы, Семен остановился, положил нужное число поклонов, ворча недовольно:
— За всю жизнь Семен Бычихин нечестной копейкой не прельстился, с чего это Федюня на меня подозренье наводит… Прости его, великомученица Парасковья, заступница грешных…
Весь день Семен тесал бревна для нового телятника. Свежепахнущий штабель сосновых брусьев желтел на пригорке. Первый венец стен был уже заложен. «В экую хлевину много телят уместится, — думал Бычихин, поглаживая бороду во время передышки. — Поди, у помещика и то раньше не водилось столько. Да кто их знает, помещиков, в наши края они не забирались, никто не видал, какие у них хлевы строились». Тесал Семен бревна с охотой. Вечером, сделав последний затес, вытер пот со лба.
— Хватит, пожалуй…
Не спеша пошел домой. Проходя по задам, мимо амбара с церковным добром, вспомнил предупреждение Синякова, подумал: «Береженого и бог бережет. Надо, чтоб не случилось лиха, поберечься. Добавочный замок повешу, все надежнее…»
Дома разыскал на подволоке полупудовый заржавленный замок. Раньше им запирались ворота на паперть ныне разрушенной церкви. Огромный ключ еле, со скрипом ходил в скважине. Семен капнул в скважину скипидаром. Ключ пошел ходче.
Замочная скоба с трудом вместилась в петли пробоев. Замок не висел, а торчал на амбарных дверях, неуклюжий, рыжий…
ebooksa