— Ну и что! — подбоченилась Параня. — Неуж только городским можно, а нам нельзя? Нынче все так…
За зиму преобразилась не только Егорова изба. Пока мужчины находились на лесозаготовках, Платонида развила бурную деятельность. По ее помыслам у «квасника», где обнаружились костыли, возник навес, а под навесом появилась железная кружка с висячим замком и сургучной печатью, вокруг «квасника» устроен сруб, на нем крючки, а на крючках черпачки. Приходи, пей, исцеляйся и опускай в кружку хошь медную, хошь никелевую, а лучше бумажную деньгу. Об этом шепчут «сестры» всем и каждому при встречах, особенно хворым, горестным и жаждущим добыть хорошего жениха. К «кваснику» проложена тропка, ходят туда люди, кто украдкой, а кто и въяве. Дважды в неделю Семен Бычихин отпирает замок на железной кружке и вытряхивает ее содержимое в мешок. По воскресеньям утром служат молебен у часовни, где висит Парасковья-пятница, а вечером поют акафисты у «квасника». Во время этих служений производится сбор на тарель. А в будни то в той, то в другой деревне устраиваются крестины — крестят не только новорожденных, но и больших ребят. За крещенье взимают по таксе, однако же превысить таксу не возбраняется, а наоборот, поощряется. Семен Бычихин, принимая даяния, не преминет сказать:
— Дающего десница не оскудеет. Не скупись, и тебе воздастся сторицей…
В блаженные, видать, устремляется мужик Семен Бычихин.
И в Платониде большие перемены нашел Егор. Она уже не лебезила, не пела масляным голоском. Стала она с ним суха и надменна. Голос звучал повелительно.
— Ты вот что, сосед, крыльцо-то у избы почини да покрась. Нынче у тебя не простая изба, а божий дом. Верующие ходят. Народ уважать надо…
Егора подмывало ответить ей грубостью, да сдержался. Сказал:
— За совет спасибо, соседушка. Крыльцо, правда, починки требует. А вот что избу мою в молельню превратили, так допрежь хозяина спросить не мешало бы…
— Тебе же почесть великая, божеское соизволение…
Егор повернулся к ней спиной, стал колоть чурку. Попалась чурка свилеватая, неподатливая. Удар, второй, третий не взял ее. Егор рассердился, хватил со всего плеча. Чурка раздалась, топор по обух ушел в землю. Егор распрямился, поправил шапку.
— Моего соизволения не было, — сказал он. — Не было и нет. Вот. Скажи, Платонида, своим, чтобы унесли все ваше…
Он поднял плаху от расколотой чурки, посмотрел — внутри была гниль. Ковырнул пальцем, сказал:
— Барахло…
Платонида поджала губы, величаво поднялась на крыльцо, резко стукнула дверным кольцом.
Параня не подпускала Егора к иконостасу и столам.
— Не дам! Не дам прикоснуться. Не тобой установлено, не тобой уберется. Чего еще выдумал — святые образа ему помешали…
Что с ней делать? Мужниного слова не слушает, гневного взгляда его не боится, знает, что пальцем не тронет, характер не тот. Ощерилась, как кошка перед прыжком, коготки навострила, того и гляди вцепится. Но и оставить так нельзя же! Будут тут ходить всякие ханжи да кликуши, сам не заметишь, как оболванят, сделают святошей, а то и юродивым, затянут в Платонидину компанию — жизни потом не рад будешь. Сумели же скрутить с Параней, побрызгали родничковой водой — и влип Егор. А тут хоть из собственной избы ноги уноси. Параня что тигрица. Он не ожидал от нее такой прыти.
— Пальцем тронешь — глаза выцарапаю!
Егор не спеша подошел к висящей на стене сбруе, вытянул из седелка чересседельник, сложил его вдвое и с легким размахом погрозил супружнице. Она взвыла и, оглашая криками улицу, кинулась к Платониде.
Сгрузив священное имущество в гуменную корзину, Егор стащил его на Платонидино крыльцо и там оставил вместе с корзиной. Жена вернулась тихая, смирная. Только в глаза не глядела. Начала обряжаться, с Егором ни слова. Он выкинул в сени сколоченные из досок столы из-под церковных книг, в передний угол поставил обеденный стол с крашеной столешницей. Изба приняла обычный вид. Егор сел у окна. Подождал. Жена не спешила накрывать к обеду. Он сказал:
ebooksa