Услышан, услышан покаянный глас его!
Вот уж не думал никогда, что все так кончится…
Неисповедимы пути Господни! Не случай — вершится то, что давно определено ему…
Лучше этот земной скоротечный огонь, чем вечный, адовый!
Радость святого безумия захватила Кузьму Андреевича и рвалась словами: «Правь дело свое, послужи в последний раз, друже веселый, жаркий! Много раз ты моими дровишками кормился… Старался, угождал в любую погоду. Теперь вот и себя отдаю доброхотной жертвой. Бери, прекрати жизнь земную, чтобы воспарить в неземные пределы… Краше солнца красная смерть!»
Страх питает смерть.
Видел Секачев, как умирали, хоронил сам, не раз было так, что той смерти подлинно что в глаза смотрел, подмятый медведем…
Нет, не потеряется он, твердо войдет в огненную купель, презреет тот болевой крик жалкого тела и очистится, искупит все свои вины, все грехи предков и детей своих. Подлинно: как сгорел, так от всего ушел! Кто сожжется, тот и спасется, — говорили когда-то прадеды. Вот и достроил церковь свою… И еще жену во сне, Таисию, видел, и звала она его… Без печали и без зла на людей оставляет он землю.
Старик мог бы еще спастись. Стоило только вышибить единственное, завешенное черным, окно моленной.
Ему послышались сквозь шум огня встревоженные людские голоса, стук в ворота и зовущие крики. Они только подстегнули, укрепили в решении уйти из мира, который уже ничего не обещал, кроме немощи и болезней, сознания своей обузы для других, кроме ожидания смерти — всего того, что обычно уготовано старикам.
Он хрипло рассмеялся.
Уличная, далекая от него суета сосновцев, их забота о нем уже ничего не значили для него, уже были ненужными, ему надо готовиться одолеть тот постыдный человеческий страх, эту глупую боязнь смерти и шагнуть туда, куда всегда рвалось его внутреннее существо — к великой надежде…
Все еще коленопреклонненный, Кузьма Андреевич поднял отяжелевшую от нехватки воздуха седую голову. Он был красив, величественен и страшен сейчас в этом горячечном полубреду.
Опять раздались призывные голоса, теперь ближе, явственней.
И вдруг осенило: «Что же молчит он? Надо подать голос. Вина не пил, дурного осуждения не будет… Но должно сказать прощальное, напутное слово, укрепить своих в праведной вере…»
Теряя свет в глазах, подошел к окну, сдернул занавеску.
Там, в огороде, в свете пожара — черные провалы кричащих старушечьих ртов.
Он постоял в свете свечей в тихой молитвенной позе. Собрал последние силы, откинул форточку, хлебнул воздуха и, пьянея от него, крикнул:
— Молитесь!
Ефимья Семенова металась у самого окна, и слова ее разобрал старик:
ebooksa