Дед Савелий теплел голосом:
— Хоть на Сарале́ принимают беглых.[15] Они ж там встают за ту же комендатуру и золото моют.
Варя даже откинула край полога, прислушалась. Вот отец небрежно бросил кость на стол, откашлялся и заговорил:
— Значит, сбежал вражина! Последнее время перед ссылкой, как и батя, волком глядел на нас…
— Ты ж его определил на погибель! Он что, кланяться тебе должен, выражать благодарствия…
— Отец! Все решал исполком, актив…
Дед Савелий не отмолчался.
— Сказал бы я про ваш исполком-дуролом! Вы с чево начали, вы жизнь свою сластить начали. Ага, лучшие дома в деревне себе позахватывали, на чужих перинах теперь спите, в чужих полушубках ходите — по-волчьи рвали чужое в прошлом годе. Победный праздник себе устроили…
Отцу бы обидеться, а он захохотал.
— Так, я еще до коллективизации говорил тому же Фролову: что ты на плуг налегашь? Все ваше вот-вот станет наше. Не поверил, дурачина! Все еще верил Советской власти: нэп надолго, нэп серьезно.[16]
Ганюшка всегда примирял отца с дедом.
— Ты, Савел, понимай. Тут была борьба: класс на класс. Тут кто ково!
Дед Савелий опять взорвался:
— Брехло пустое! Каким сопливым ты это говори, Ганька. Три двора у нас было точно богатых в деревне, так их вовремя кто-то упредил — распродались и сбежали невесть куда. А Фроловы, Сандаловы и другие — не кулаки они, а дураки! Обобрали вы их за полдня, потом собрали в одночасье, как тех котят, в лукошко и кинули в гиблы места. Вот вся и борьба в селе нашем.
— Кричишь ты нехорошо, батя! — сухо отозвался отец. — Конечно, загибали, но указание же было сверху: давай, Синягин, гони процент коллективизации! А еще и шептали на ушко: грабь награбленное…
— Это кто, Фроловы, Сандаловы, Париловы грабители… Да они ж первые трудники, у них все своим горбом было нажито! Властью ты пьян, Ванька. Просил тебя и не раз: не суй голову в этот председательский хомут, скоро он тебе шею намылит. Сколько же ты грехов разных на себя в последне время насдевал. Перессорили вы всю деревню, все-то ищете врагов… Враги давно в болотах загинаются, а дела-то в колхозе никудышни. Скот отобранный поморили, посеяли ноне кой-как. Ферму поставить не можете, а людей-то на работу гонять вам приходится, в рельсу по утрам звоните — когда это было, чтобы мужик сам себя на труды рельсой подгонял. До-о-жили!
Ганюшка вздыхал.
— Суетимся кажин день.
— А ваша сутолочь — ваша бестолочь. За ушко бы вас да на солнышко, таких хозяев! Душу деревни вы покалечили, каких работяг извели…
Притихли мужики. Лениво звякнули в тишине стаканы.
ebooksa