— Не уходи-и, Кузьма! Жива, жи-ива Анна!
Секачев, чувствуя подступающий жар за спиной, закрыл глаза, его наполняло счастье. Дочушка… Все, все грехи твои искупит отец. В великой славе уходит он от тебя. И на тебя перейдет его слава, и примешь ты ее с тем, чтобы наставлять других.
За окном моленной все сыпался и сыпался сверху дождь красных искр, падали вниз горящие тесины.
Свечи чадили и гасли.
Все убыстряла свой бег, все стучала молотками в виски задыхающаяся кровь, а сердце, набатно стучавшее сердце полнилось поющей радостью.
И открылось внезапно Кузьме Андреевичу… Вдруг услышал он в себе чьи-то бесконечно далекие, стройно поющие голоса. Он ощутил тем большую радость, когда понял, что это были голоса тех, кто задолго до него горел в скитах темных заволжских лесов, но не давался на поруганье слугам царя-антихриста.
Стоя на коленях, он напрягся, глубинная память донесла слышанное и запавшее в детстве, и страстный голос его взлетел и слился с торжественным предсмертным гимном предков:
Буйно и широко хозяйничал огонь: разноголосо шумел, что-то обрушивал в быстро горящем доме и, будто зная, какая готовится ему жертва, гневался, высказывал нетерпение, когда толкался в запертую дверь моленной.
Пора было отворить высокому гостю…
Задыхающийся Секачев поднялся с колен, теряя сознание, топча тех красных разбухших змей на полу, дошел и рванул на себя уже подрагивающую от напора пламени горячую дверь.
Вечное солнце — красная смерть!
Как бы удивленный, огонь помедлил, потоптался у открытого проема двери, затем осторожно, примериваясь, столбом покачался на кипящей краске пола и вдруг сплошным белым валом кинулся на Кузьму Андреевича, подмял его корчившееся тело и рванулся к открытому окну на желанную свободу.
Двумя часами позже на месте дома Секачевых остались одни черные головни. Они едва курились сытым смолистым дымком.
Но еще долго в одной из них то угасал, то вспыхивал во тьме ночи страшный огненный зрак.
Его загасил только дождь. Он пошел поздно, под самое утро.
1965–1970 г.г.
СУХАРНИКИ
ebooksa