День-то какой разгулялся!
Все шли обложные дожди, перепадали тоскливые дождики, дымчатые мороси скрывали дальние отроги Саян — дышали сырым холодом в овальную чашу долины на хлебные зеленя, на редкие березняки по склонам ближних увалов, на деревню, что вытянулась двумя рядами домов у пологого ската травянистой Горушки.
Разъяснило только вчера, долина теперь полнилась теплом парящей земли, жаркое солнце все добавляло и добавляло к этому истомному парному теплу.
У каждой поры года свои избранные краски. Сейчас, в начале лета, окрестные увалы как бы затянуты ярко-зеленым, еще не вылинявшим сукном, только изредка испятнанным наплывами текучего голубого марева да белыми строчками березовых перелесков.
Отсюда, с Горушки — огляд широкий. Хорошо видится светлая накать дороги и рядышком с ней голубой поясок речки Бежанки, что делят долину почти на две ровные половины. Старая дорога открыта вся, а речка в некоторых местах перехвачена белесыми ветлами, издали похожими на стога только что сметанного, еще не почерневшего сена.
Горушка она и есть Горушка, настоящей-то горой когда-то не вышла. Это оплечье того же увала и даже не все оплечье, а нижняя, подошвенная часть его с березовой рощей, молодым подростом и травяной поляной, кой-где меченной невысокими выступами старых замшелых камней.
В июне, пока еще не усохнет, не выгорит на палючем солнце разнотравье — красиво, утешно на круговой поляне у веселых берез. Каких цветов тут только и нет! Зеленый ворс раскидистого ковра размашисто, крупно расцвечивают ярко-оранжевые жарки, особым, сказочным таинством в этом ковре разбросаны густо-фиолетовые лепестки кукушкиных слезок, и так нежны на темной зелени голубенькие прошвы вероники дубровной, скромных медуниц.
Эту лужайку на Горушке прежде никогда не косили — корысти мало, а потом давно-давно еще прадедами установлено: молодым тут праздничать, сызмалу набираться красот от родной земли. Краса живая приемка человеческим глазом, хорошо западала в души. Вон девки — они же все в деревне завидные вышивальщицы. А и парни — форсистыми их считали в округе. Это правильно размышляли деды: возьмут исподволь молодые в себя красоту и обретут надежный оберег чистоте душ своих, да не подвергнется порче оных чистота духовная.
С вечера, да еще и утром нынче надеялась Варя, что придут сегодня девки и парни на Горушку. Прежде-то уж обязательно приходили, блюли стародавний обычай, ждали светлый Троицын день, готовились к нему. Как готовились. Накануне никто не работал — все убирались по дому, по двору и мылись в бане. В субботу, кто помоложе, привезут березок, нароют ямок в ограде, противу дома на улице «посадят» те березки в ямки, польют хорошо водой и после всю-то неделю стоят дерева живыми — вся деревня в зеленом цвету. К этому, березовыми ветками украшали наличники окон, ворота, калитки, а какая же радость объявлялась ребятне, когда в доме набрасывали на пол душистую, только что скошенную траву: катайся, кувыркайся вволюшку!
Ну, а раньше, на неделе, в Семик — это в четверг, девки приходили вот сюда же, в рощу, заламывали вети и трепетно завечали: если к воскресенью, к Троице, завянет ветка заломленная — замуж выйдешь в этом году!
Девки платья надевали на Троицу только однотонные: из розовых, малиновых, желтых, голубых, синих материй. И вот к полудню собирались на Горушке, смотрели заломленные березки, рвали цветы и завивали венки. А парни, бывало, пообчистят скородельную трость из той же березы, навздевают на нее, кто венки, кто цветами увьет-обвяжет и после с девками с общей песней сойдут с горы в деревню — красиво, любо смотреть! У парней-то цветы не только на тросточках, а и за ремешком околыша фуражки, в петлях рубах… Остановятся на мосту через Бежанку, а тут уж и стар, и млад.
Поют молодые:
А после этак манерно пойдут девки хороводными кругами по деревенской улице. Ребята, конечно, следом. И тоже поют:
Что только в Троицу из хорошего, веселого не объявлялось для всех! В этот день уж обязательно в каждом доме и блины, и яичница. Ставили ее в печь в нескольких хлебальных чашках или глубоких семейных сковородах. Одну-то посудину кто-нибудь с улицы украдет. Даже радовались старшие, что украдут, нарочно до обеда уйдут из дому к тому же мосту, а двери-то оставят полы. Чашку там или сковородку после парни притащат, поставят на завалину, окликнут хозяйку, потешатся смехом: «Тетка Авдотья, вроде сковородка-то ваша, чевой-то она лежит на улке…» Все это, конечно, делалось не из наглого озорства, а по давнему, заведенному обычаю. Ну, а дале, как вернутся семейные от моста, от Бежанки, в которую девки венки бросали, смеху-то в доме! За обедом праздничным детки «строжатся» над старыми домовниками, выговаривают: как так, что яишенку не укараулили, не упредили кражу?!
Сама душа несла прежде молодых на Горушку. Душой-то, наверняка, многие девки с парнями и сейчас тут, а не явились они впервые сюда потому, что начальствующий «актив» загодя оповестил: березняк, он колхозный и частным образом ломать его, рубить, а равно и вытаптывать сенную поляну категорически воспрещается, как опять же угодье есть артельная неприкосновенная собственность и посягательство на нее будет караться установленным порядком. Постановлением же был заклеймен и «религиозный дурман». А Троицын день «актив» объявил рабочим. Всем наличным мужикам и парням надлежало нынче ставить скотный двор для общественного животноводства.
Варе бы наперед подумать, вспомнить о том строгом начальственном предписании и уж не ходить на Горушку, тем более, что она дочь председателя сельсовета! И что ее качнуло… Надела береженое кубовое платье, уложила на голове свою русую косу и, не таясь вовсе, явилась вот сюда. А была надежда, что придут девки, не все же страхом придавлены. Тонька Савельева обещала быть, Аришка Стогова.
Ах, тятя-тятенька… Украли вы вековечный праздник у молодежи, подняли у парней и девок обиды. Перво, гармошку запретили. Объявили ее кулацким инструментом, а тех, кто частушки пел — кулацкими подпевалами. Конечно, под запрет поставили не девичьи «страдания», а те выклики, в которых про жизнь пелось, как в деревне-то все идет-едет. Ну, скажем, такое вот:
Это о председателе колхоза.
Одно украли у молодых, другое дали. В работе: обойдя старших, верховодить — пожалуйста. Темноту отсталых, конечно, родителей долбать можно и нужно, а если там что-то классовое — доложи, комсомолец, обязан! Ну и старый быт пусть будет молодыми забыт — топчи его хлестким словом воинствующего безбожника!
ebooksa