— А ты знаешь, подруга, что Васю Сандалова заарестовали на Сарале́.
— Откуда мне знать!
— Заарестовали. Дядя же написал. Говорит, донос чей-то пришел к тамошней власти. Откуда-то бумагу получили, а в бумаге и сказано было, кто он такой, Васенька…
У Вари разом защемило сердце — вспомнила: отец же грозился написать на Саралу. Это в тот вечер троицыного дня, когда Ганюшка с самогоном заявился. Ну, тятенька, ты и в этом повинен… Отец Васи сгиб в ссылке по твоей вине, теперь вот сын по доносу попал в мордоворот.
Тонька принялась, было, рассказывать, как дружила она с милым, да Варя не слушала. «Нет уж, никакого мне учителя не надо! — вдруг все закричало в ней. — И никаких курсов!» Может быть, она и не хотела, да как-то само из нее вырвалось:
— Решусь я… — тихо, как бы для себя, сказала Варя, еще не думая о чем таком она говорит.
Тонька тряхнула рыжей головой, округлила свои голубенькие глазки.
— Да ты в уме ли, Варька? Ты что надумала-то?
— Не знаю, не знаю…
Варя встала, выпрямилась и озорно, крикливо забросала вниз на деревню бойкие слова ходячей частушки:
— Так-то, Тонечка!
…Бабушке бы легче свое душевное, потаенное выложить — добра была бабушка, да недолгой оказалась ее старость. Жаль, нельзя довериться и матери — мать давно молчком живет, давно унизили ее разлады с отцом. Да, не станет она и слушать, побоится принять Варино — где уж ей помочь! А про отца и подавно говорить не приходится. Один дедушка Савелий всегда с понятием, потому-то душой к нему и припала. Вон он на бывшем широком кулацком дворе мается в своих бесконечных разговорах с самим собой.
Савелий сидел на ступенях маленького амбарчика, неспешно покуривал. Рядом лежала куцая, ошарпанная метла: вздумал мести ограду, да вот засиделся, распустил в себе близкую лень. Ага, она всегда рядышком и так-то скоренько слабит рученьки-ноженьки. Эту бы лень да за плетень! Но вот не лежит сердце ко всякой такой работе в чужих пределах. Ой, не надо в старые года селиться в новый, а боле того — чужой дом. Свой-то поставил еще смолоду и так хотелось дожить в нем близком, теплом, дорогом каждым-то углышком. А и в ограде… Невелика была, а ласкал ее метелкой чуть не кажин божий день. Как восставал перед сыном: жили, живем и зачем же идти в чужой! Но уперся Иван: председатель он сельсовета… командировочные бесперечь из района, каждого же надо напоить-накормить, да и спать уложить — где же в старой избе, там самим было неповоротно. «Ставил бы новый, свой!» — вскипел тогда Савелий. Сын усмехнулся: «Мне теперь чужих, готовеньких хором хватит! Фроловский дом — да в нем хоть катайся. И брось ты, старый, об этом. Члены Совета решили-постановили, не сам я нахрапом сюда влез». Савелий не отмолчался, уязвил: «Те члены и себя хорошими решеньями не обошли. Ну да, впрочем одна же только курица от себя гребет…»
Жалковал Савелий: будь жива старуха, ни в коем разе не ушли бы они из родных стен. Одному-то как остаться в старом гнезде — бобылем не прожить, все уж из рук часом валится.
Понимал Савелий мудрым мужицким умом, что фроловский дом так никогда и не станет для них своим, что рано или поздно Иван тоже поймет это и возненавидит чужое жилье, или уж в равнодушии махнет на все тут рукой. Да махнул он сразу. Вон любуйтесь — прорехи в ограде: нет большого амбара, да и прежние скотные дворы свезли для скорых колхозных нужд…
Савелий наконец увидел Варю на крыльце. Стоит, глядит внука из-под руки на речное понизовье, в серых глазах видимая тоска. Разлука с парнем гнетет — понять деваху можно. В прошлом еще годе частушку-печаль сложила. Шли втроем с сенокоса — третьей шагала Тонька. Он, Савелий, приотстал, а девки впереди по дороге пылили. Прорвалось тогда у Варюхи:
Тонька отозвалась. Громко, с надрывом выкрикивала свою боль:
Щурясь от солнца, Варя подошла, присела на ступеньку ниже Савелия, начала разговор сразу — она уже решилась, она и всегда-то к деду без боязни.
Савелий, глядя на внуку сверху, на ее полные литые плечи, на тяжесть косы, узнавал в ней фамильное, бабкино. Тоже девонька задалась, выдобрела, округлилась рано. Красоты особой, броской нет, но сбитым телом, руками — какая бы работница в мужнином дому при единоличной жизни! Да, жалко, пойдет теперь по какой-нибудь конторской части — соблазнит отец, да уже и соблазнил, вот посылает на курсы. Значит, еще одной хорошей работницей будет на земле, в деревне меньше.
Варя расправила на коленях легкое ситцевое платье — белый горошек по синему полю, оглядела залитую солнцем ограду, ближние дома, томящиеся в жаре.
ebooksa