— Так, голод поджал…
— Лошаденка у нево своя, сам сказывал. Как это можно голодовать, когда конь на дворе. Он в Суслово-то не задаром, конешно, ездил. Да что говорить — варнак дорожный!
— Ладно, давай, Кольша, соснем, а то какие мы будем завтра ходоки. А я ведь как догадалась, услышала, что шараборится наш обратный… Думалось — спала-то плохо, почему он заранее деньги с меня взял…
Кольша опять скоро засопел, потом заволновался во сне, что-то невнятно кричал. Варя вытащила дедов нож из деревянных ножен и положила рядом с собой. Боялась: «Вряд ли мужичок вернется, а все же…»
Засыпала Варя с навязчивой догадкой, откуда она только и взялась. Кольша — парнишечка, однако, еще нецелованный. Вспомнилась вдруг та же Кланька Меркина, что частенько дежурит в сельсовете… Так вот эта самая Кланька как-то объясняла случившимся на сельсоветском дворе девкам, а среди тех девок оказалась случайно и Варя. Сидела Кланька на крылечке, посмеивалась: «Знам мы нецелованных… Они же что малы телята: мыкают, тычутся руками туда сюда — отселева доселева. Да их подталкивать к селеву-то надо. Это после они наладятся, навострятся, во вкус войдут…»
Утренники уже держались холодными, Варя опять прижалась к Кольше, к его спине, и опять горячая волна прошлась по ней и особо взбудоражила.
Ах, ты грешное естество человечье!
Проснувшись, Варя долго рассматривала низкий испод темно-зеленого шатра над собой. Сверху жаркое уже солнце прогревало зеленую толщу тайги, а тут, внизу под елью, было прохладно, держался запах потухшего дымокура. Сквозь густую навесь тяжелых лап трепетали большие, малые и совсем уж крошечные оконца света, иссеченные сохлыми прутиками и желтыми иглами хвои, они создавали затейливый кружевной убор, и стоило только чуть прикрыть глаза, как это кружево становилось невесомым радужным сияньем.
В Варе вдруг проснулся ребячий интерес и тихий восторг от всего видимого под деревом. И будили воображение светлые натеки давно застывшей смолы на ровном стволе старой ели, смешил большой рыжий муравей, так деловито бегавший по теплому, даже красноватому ветяному сплетению, завораживало серебряное плетево давней паутины и семейка желтых рыжиков, прикорнувших под еловой лапой. Все это было для Вари радостным открытием все той же, неведомой еще недавно тайги и полнило, входило в нее хорошим молодым настроем. «Нет, нигде не одиноко — везде своя жизнь, кто-то всегда рядом, и нет места для боязни в этой глуши», — открыла для себя Варя и снова порадовалась.
Оглядела себя: грязные сапоги, грязные же штаны, а Кольша вон и того больше заляпан подсохшими плюхами — он-то бежал за разбойным мужиком не разбирая, где сухо, где грязно.
Ласково позвала паренька — проснулся сразу, утром он спал спокойно, может быть, впервые за долгие-долгие дни жизни травленного зайца.
— Вставай, увалень… Поднимайся, лиходей! — грубовато тормошила она голосом Кольшу.
После смелого броска своего связчика за мешком с хлебом Варя впервые оценила его, увидела в нем поднимающуюся взрослость, но она и не подумала уступить верховодство или поставить Кольшу в ряд с собой — давно, еще в кругу школьной ребятни Синягина утвердила себя неоспоримым вожаком…
А Кольша охотно подчинялся Варе, он-то привык подчиняться и доверяться старшим в семье — так было легче, беззаботней и спасительней. Он ведь потому отчасти и натворил недавних бед, что лишился опоры старших, что был одинок, некстати отдался предательскому отчаянию.
Они вылезли из-под ели, обмяли налипшую грязь на штанах, замыли пятна, умылись в крохотном озерке под осинником, скипятили в баклажке воду, в кружках заварили белые метелки белоголовника. Варя полезла в мешок, достала сухарей и вяленое мясо. Отрезала по ломтику, подала Кольше.
— Это тебе наградное — лихо ты с мужичком управился. А чево кричал во сне. На Арефия?
— Кабы другой дядя, покрепче — не знай… А во сне… Все милиционеры гоняются за мной…
Кольша рвал крепкими белыми зубами полузасохшее мясо, жмурился от удовольствия.
— У нас тятенька всегда к сенокосу мясо вялил — работа ж тяжелая. Я вовсю метал сено. У нас так… Старший брат, сестра отошли уже от дома, остались я да младшая Нюрашка, и рано, лет с двенадцати, пахать начал. Уставал за плугом так, что ноги опухали. Сейчас бы с радостью походил по борозде…
— Скоро ты мужиком…
ebooksa