— На то и расчет: надейся, жди бабка, веди себя смирно. Пусть и детки не рыпаются… Дети-то есть?
— Как без деток! Были да сплыли. Один на германской погиб, второй на гражданской. Третий в отдел ушел, в Сусловой где-то, поди, мается теперь. Дочь замужем, в Тегульдете — тяжко мне одной.
Варя вздохнула, спросила еще:
— Бегут из ссылки?
— Набедовались за Чулымом хуже некуда — бегут! Как же так допущено, за что же мужик-от так страдает… Со стороны наслушалась всякова, а и тут слышу, что в моем-то прежде горничном покое вытворятся. Дверь-то хоша и забили, а через подполье все мне слышно.
Комендатурский, а с ним и ловцы утянулись в соседний дом на ночлег — видела Варя. Бабка однако побаивалась, говорила едва ли не шепотом:
— Главный-то ихний… Ко всему он еще и блудом мается. Как-то беглу девку так застращал, что легла с ним. А эти, помощнички-то. Распоясались дале некуда: обирают встречных и поперечных. И как все это Бог терпит. Ну, пусть праздничают до времени. У Господа каждая слезинка невиннова зачетна…
— А нас на дороге чуть мужик не ограбил, чуть мешок с сухарями не увез. Ладно, что услыхали ночью.
— Это кто же… Я тут многих обозников знаю.
— А такой маленький с рыжей бороденкой. Помял его Кольша.
— Так это Ганичев — старый гужеед.[28] Да он сыздавна дикует на дороге, мой старик его, бывало, и на порог не пускал. Каков, никак не уймется. Ну, встретит своево, намнут ему бока или шею свернут, и — поделом! Кидайтесь, ребятки, на полати — там шуба послана, а подушка только одна. Спите, на полу-то у меня блошливо…
Дверь в сени оставили открытой, и темная таежная ночь задышала в дом сырой прохладой.
Варя снова успокаивала Кольшу. Ей показалось, что он все еще не выровнялся настроением.
— За столом молчал — что ты так?
Она поворошила ему волосы, прижалась к его плечу. Тихим шепотом спросила:
— Слушай, а женился бы ты на мне?
Кольша коротко буркнул:
— Женилка еще не выросла.
Варя отвалилась, залилась смехом.
— Да тебе, оказывается, пальчик в роток не клади. Недолго думал!
ebooksa