Вернувшись по приказу короля в Сен-Дени, раненая Девушка продолжала думать о Париже, который она должна была взять для того, чтобы кончился ужас войны, и для того, чтобы совершилось не спасение Франции, которая потенциально уже была спасена, но её мессианское призвание. В тот же день, по рассказу Персеваля де Каньи, она сговорилась с герцогом д’Алансоном воспользоваться мостом, наведённым на Сене под Сен-Дени, и повести войска через Сен-Клу на новый штурм Парижа с левого берега, где городские укрепления были гораздо слабее (новые стены при Карле V были сооружены только на правом берегу). Но утром 10 сентября, явившись к переправе, они увидали, что моста больше нет: его всю ночь разрушали по приказу короля. Отступление на Луару было решённым делом.
«Мои Голоса говорили мне, чтоб я оставалась под Сен-Дени; и я хотела остаться. Против моей воли вельможи меня увели. Но если бы я не была ранена, я не ушла бы»…
Перед вражеским трибуналом она никогда не упрекала своего короля – но «вельможи» не могли против её воли заставить её прервать операцию против Парижа и оставить Сен-Дени: сделать это мог только Карл VII.
«С грустью», как говорит Персеваль де Каньи, она сняла свои белые латы и принесла их в дар церкви в Сен-Дени. «Я это сделала из благочестия, как вообще делают ратные люди, когда они ранены; я была ранена под Парижем и принесла их в дар Святому Дионисию, потому что его имя – боевой клич Франции… Я выздоровела в пять дней».
13 сентября Карл VII выступил с армией из Сен-Дени назад на Луару, предварительно назначив особый совет под председательством Режинальда Шартрского для управления освобождёнными областями на север от Сены; одновременно он выпустил манифест, который дошёл до нас в экземпляре, посланном городу Реймсу. Он сообщал населению о заключении с Филиппом Бургундским перемирия до Рождества, «в течение какового времени будет возможно более подробно договариваться о мире», и о своём решении увести армию за Луару, чтобы освобождённые области не были тем временем «окончательно разорены» необходимостью содержать «столь великое множество ратных людей»; при этом он заявлял о намерении «собрать тем временем ещё более многочисленное войско, дабы вернуться во всей силе по истечении вышесказанного перемирия, а в случае надобности и раньше» (обещание, которое ни в коей мере не было выполнено в течение зимы 1429–1430 гг.).
Что касается «разорения» освобождённых областей арманьякскими войсками, то такая угроза действительно была. За несколько дней до приступа на Париж, 5 сентября, город Реймс постановил написать своему архиепископу Режинальду Шартрскому, а одновременно и Девушке о «разбоях, учиняемых ратными людьми Потопа, стоящими в Шато-Тьерри и в других гарнизонах». Ощущение Божиего чуда и ожидание немедленной развязки постепенно ослабели, и ратные люди, рассеянные по всему северу Франции, возвращались к своим привычкам. При затяжной войне ничего другого не могло быть, а она опять становилась затяжной, потому что Карл VII не стал ковать железо, пока горячо: не бросил армию на Париж сразу после коронации, потерял шесть недель в бесплодных переговорах; наконец, заключил перемирие, не решавшее ничего, и упорно продолжал ожидать окончания войны уже не от «действия Девушки», а от переговоров с Филиппом Бургундским.
Оставив Сен-Дени, Карл VII уходил на юг со своей армией «так быстро, как только мог, – пишет Персеваль де Каньи, – иногда как бы в беспорядке, без всяких на то оснований. 21-го он был к обеду в Жьене. Так были загублены воля Девушки и королевская армия».
Ни то ни другое Карла VII больше не интересовало. Едва вернувшись в Жьен, он принял нового посланца Филиппа Бургундского – Шаньи, который, по рассказу «Беррийского герольда» и «Дневника Осады», заверил его в намерении Филиппа сдать ему Париж и при этом просил для герцога пропуск в столицу через территории, занятые теперь арманьяками, «дабы он (герцог) мог переговорить со своими сторонниками» в Париже. Карл VII настолько верил в успех своей дипломатической игры, что дал пропуск; со своим 4-тысячным войском Филипп беспрепятственно прошёл через Санлис и 30 сентября явился в Париж, где и «заключил с герцогом Бедфордом против короля союз ещё гораздо более тесный, чем прежде».
Однако Девушка ещё не была «загублена» окончательно. Впоследствии Энеа-Сильвио Пикколомини писал, что после неудачи под Парижем «её имя уже не было столь страшно для англичан и не столь почиталось французами». Но это, в общем, неверно. То, что мы знаем непосредственно о настроениях конца 1429 – начала 1430 г., показывает, что однозначно отрицательный факт невзятия столицы не произвёл особого впечатления по сравнению с огромностью достигнутых ею результатов. Автор «Нормандской хроники» Кошон, заядлый бургиньон, пишет после приступа на Париж, что с нею Карл VII «за два месяца завоевал то, что англичане завоёвывали в течение трёх с лишним лет». Приблизительно так судили все современники. И результаты, которых она успела достичь, оказались прочными. Радость парижских бургиньонов по поводу 8 сентября быстро улетучилась. Англо-бургиньонская столица оставалась осаждённой и никогда больше не выходила из этого состояния. Для неё началась мучительная агония, которая только затянулась на несколько лет. Правда, англичанам удалось вновь захватить Сен-Дени почти сразу после отступления Карла VII; на город была наложена тяжёлая контрибуция в наказание за то, что он сдался Девушке без сопротивления; к возмущению современников, видевших в этом святотатство, даже из собора были изъяты драгоценности; латы Девушки, которые она принесла в дар святому покровителю Франции, были увезены в Париж как трофей; через несколько недель Сен-Дени был дополнительно разграблен английскими войсками. Но положение Парижа от этого не улучшилось. «Во всех деревнях вокруг Парижа хозяйничали арманьяки, – пишет „Парижский Буржуа“. – Все, кто решался высунуть нос из Парижа, оказывались убитыми или повешенными или с них брали выкуп больше того, что у них было; за всякую живность, поступавшую в Париж, приходилось платить выкупа вдвое и втрое против её действительной стоимости». Тут же этот ярый бургиньон жалуется на пикардийских солдат, приведённых Филиппом Бургундским: «Разбойники, каких ещё не бывало в Париже с тех пор, как началась эта злосчастная война».
И дальше те же жалобы повторяются из года в год, до самого момента перехода Парижа в руки Карла VII. «Не было у бедных людей ни вина, ни еды, ничего, кроме орехов да хлеба и воды; гороха и конских бобов они не ели, потому что слишком дорого было их покупать и ещё дороже варить, – пишет, например, „Парижский Буржуа“ в 1431 г. – Поэтому умирали бедные люди от голода и нужды и горько проклинали его (герцога Бургундского. – С. О.), кто втайне, а кто и открыто». Начиная с сентября 1429 г. арманьякские заговоры возникали в Париже один за другим.
С сентября 1429 г. в английских войсковых реестрах все время повторяется рубрика «на подмогу Парижу». Но «Парижский Буржуа» констатирует (в апреле 1430 г.): «Повсюду везло арманьякам»… И он продолжает, избегая только называть слишком ему ненавистную Девушку, чьё имя, однако, навсегда останется связанным с именем города Орлеана: «С тех пор как граф Солсбери был убит под Орлеаном, стоило англичанам где-нибудь укрепиться, как им приходилось уходить с великим ущербом и с великим срамом…Народ дивился тому, что арманьяки одолевали всюду, где бы ни появлялись». И позднее опять: «Стоило англичанам пойти на арманьяков, как они проигрывали каждый раз».
Парижские англо-бургиньоны тем более злобствовали теперь против виновницы всех их несчастий. Они ещё страшно её боялись, но всё-таки меньше, чем в то время, когда она шла от триумфа к триумфу и приближалась к столице. Парижские университетские клирики были как будто немы, пока думали, что она не сегодня – завтра войдёт в Париж; после 8 сентября их уста отверзлись. До нас дошёл трактат, написанный одним из них в опровержение меморандума Жерсона. Это уже подготовка инквизиционного процесса против Жанны д’Арк, еретички и едва ли не ведьмы: одеваясь мужчиной, она ниспровергает каноны; ей заживо поклоняются, как святой; «как говорят, дети подносили ей свечи, а она капала на их головы по три капли горячего воска и прорекала, что силой этого действия они будут добрыми» (из обвинительного акта 1431 г. видно, что это своеобразное не то гадание, не то благословение приписывалось ей как содеянное в Сен-Дени); она нарушила святость праздников, атаковав Париж в день Рождества Пресвятой Богородицы. Вывод ясен: нужно избавить Святую Церковь от этой заразы; «нужно срезать гниющее мясо, нужно гнать из овчарни паршивых овец».
В последних числах сентября в Университете, кроме того, переписывался какой-то «трактат о добрых и злых духах», без сомнения, составленный на тот же предмет.
Более того – 20 ноября Джустиниани писал из Брюгге: «На этих днях я рассужал о Девушке с некоторыми монахами, и до меня дошло, что Парижский университет – вернее, враги короля – послал в Рим обвинить её перед папой. Они утверждают, что эта девушка – еретичка, и не только она, но еретики и все те, кто в неё верит; по их словам, она идёт против веры, желая, чтоб ей верили, и умея предсказывать будущее».
Сам Джустиниани расценивал всё это как низкопробную интригу и почёл за благо послать в Венецию меморандум Жерсона. В том же письме (первом после приступа на Париж) он ярко свидетельствует о продолжающейся вере в её миссию:
«Во всяком случае, все следуют слову Девушки, которая, безусловно, жива… За последние дни о её делах опять рассказывают столько нового, что если это правда, то она способна удивить весь мир… и по делам, совершённым под её покровом, ясно видно, что она послана Богом».
И тут же, в этом нейтральном зеркале общественного мнения, совершенно ясное и точное указание, какое дальнейшее развитие событий казалось естественным, почти неизбежным.
«Как говорят все и повсюду, король Франции собирает очень многочисленное войско, чтобы быть готовым к весне; утверждают, что он выставит 100000 человек; это, может быть, верно, хотя цифра кажется мне очень уж большой».
По здравом рассуждении казалось естественным, почти неизбежным, что буржское правительство мобилизует все средства для того, чтобы Девушка могла довести своё дело до конца. Но через пять месяцев, в апреле 1430 г., в момент, когда англо-бургиньоны возобновляли со своей стороны военные действия, Филипп Бургундский сообщал в меморандуме английскому правительству, что, по данным бургундского шпионажа, у арманьяков ничего не сделано для подготовки новой кампании, «ибо оные противники не могут быстро собрать свои силы так, чтоб об этом при желании нельзя было узнать своевременно».
Перелистывая сейчас литературу, я нахожу в её маленькой биографии, написанной Кальметтом, строки, в которых чувствуется рука настоящего историка и лучше, чем где бы то ни было, подведён итог всему вышесказанному.
ebooksa