«Неудача под Парижем прошла незамеченной в массе одержанных ею ослепительных успехов. Ещё было не поздно взяться за ум. Ещё было не поздно возобновлённым мощным усилием смести сопротивление, пока ещё нерешительное и хрупкое… Беда была именно не только в том, что победоносный порыв был задержан под Парижем, но ещё и в том, что Карл VII, вернувшись из Жьена в Бурж, навязал полное бездействие. И на этот раз бездействие, слишком затянувшись, окажется роковым, непоправимым».
В течение зимы и осени 1429–1430 гг. бургиньонская дипломатия продолжает всеми доступными средствами удерживать Карла VII в этом бездействии и по-прежнему с полным успехом водит за нос его, Режинальда Шартрского и Ла Тремуя надеждами на скорое заключение мира. Уже 18 сентября, через несколько дней после отступления Карла VII из Сен-Дени и за несколько дней до появления Шаньи в королевской ставке в Жьене, Компьеньское перемирие было распространено на Париж. В последних числах сентября проездом в Париж Филипп Бургундский принял в Санлисе Режинальда и своего зятя Клермона, назначенного наместником Карла VII на территориях, расположенных на север от Сены. Речь пошла о созыве общего мирного конгресса, и переговоры были продолжены уже с участием представителей Англии в Сен-Дени 10 октября и в Мондидье 20-го. Созыв мирного конгресса был намечен на 1 апреля в Аррасе, и 4 ноября Карл VII принял это предложение.
В это же самое время Филипп Бургундский, как рассказывает с полной откровенностью Монстреле, вёл с Бедфордом в Париже «очень важные совещания о военных делах». «И решили оба вышеназванных герцога, что будущей весной, приблизительно на Пасху, они выступят со всеми своими силами, чтобы отвоевать города, настроенные против них в Иль-де-Франсе и на реке Уазе». 13 октября английское правительство назначило Филиппа наместником во всей Франции, кроме Нормандии, – оно больше не могло отказывать ему ни в чём; один из главных советников Филиппа Юг де Ланнуа имел при этих условиях все основания писать, что для герцога «представляется необходимым исправно поддерживать союз с англичанами». Приблизительно в октябре Юг де Ланнуа разработал и немного позднее повёз в Англию два меморандума, излагавшие грандиозный план военных действий для полного разгрома арманьяков; он при этом рекомендовал вестминстерскому кабинету показывать видимость желания мира, но, учитывая заранее, «что плод оного мира из этого не произрастёт», и готовить тем временем «величайшую военную силу».
Чтобы обеспечить разгром арманьяков «на будущую весну», бургундская дипломатия старалась не только удержать в бездействии буржское правительство – а значит, и Девушку, – но и создать для будущих операций наиболее выгодные исходные позиции, т. е. в первую очередь открыть опять путь из бургундской Фландрии в Париж. Она домогалась исполнения дополнительного обещания, которое Карл VII и его советники умудрились дать при заключении перемирия 28 августа, а именно передачи бургундцам «в залог» основных стратегических пунктов, расположенных на север от Парижа. Один из этих пунктов, Пон-Сент-Максенс, был действительно передан в неизвестный момент. Но Филиппу Бургундскому было в особенности важно получить в свои руки главный переход через Уазу город Компьень, тоже ему обещанный. И правительство Карла VII сделало всё возможное, дабы действительно передать Компьень Филиппу Бургундскому.
Все рассуждения о «мудрости» буржского правительства, периодически всплывающие, разбиваются об этот элементарный факт: военный результат, достигнутый Жанной д’Арк в 1429 г., не пропал только потому, что город Компьень самовольно ослушался буржского правительства, которое в этом конкретном вопросе сделало со своей стороны всё возможное, чтобы обеспечить выигрыш в Столетней войне англо-бургиньонам.
Уже при проезде Филиппа Бургундского в Париж в конце сентября Компьень «совершенно самовольно отказалась пропустить его через город». При этом, как явствует из коммунальных постановлений, население отлично знало, что королевские власти намереваются выдать его бургиньонам, – и остерегалось: «23 сентября город Компьень был извещён о том, что в нём хотят разместить гарнизон под начальством графа Клермона (наместника Карла VII. –
Если принять во внимание это непостижимо упорное жертвование решительно всем ради сомнительных переговоров, то становится понятно, почему Карл VII, вернувшись за Луару, поспешил расстаться с Девушкой, заявившей ещё 5 августа, в самом начале этой умопомрачительной игры, что она «очень недовольна перемириями, заключаемыми подобным образом» и что он, Карл VII, поддаётся обману. В Селль-ан-Нерри он встретился с королевой Марией, приехавшей к нему из ближнего Буржа; узнав о приближении королевы, Девушка поехала ей навстречу; она и во время процесса говорила о королеве с оттенком особой преданности – возможно, теперь, когда её король так её мучил, ей хотелось обратить свои монархические чувства к этой тихой и набожной женщине, до такой степени некрасивой, по словам Шателена, что «ею следовало бы пугать англичан». Из Селля Карл VII отправился в поездку по луарским замкам и городам; вернее всего, это было «пропагандистское путешествие», чтобы показаться населению коронованным королём. Только 15 октября Карл VII прибыл в замок Мен-сюр-Иевр в Берри, где обосновался на два месяца. А Девушку с самого начала отправили в Бурж, под опеку беррийского губернатора д’Альбре – единоутробного брата Ла Тремуя.
В Бурже она прожила три недели у Маргерит Ла Турульд, жены крупного чиновника финансового ведомства Ренье де Буленьи. По обычаю она спала со своей хозяйкой в одной постели и, по-видимому, с ней подружилась, несколько раз вместе с ней ходила в баню, вместе ходила к обедне и, кроме того, часто просила Маргерит сопровождать её к заутрене, охотно рассказывала ей эпизоды из своей жизни (и Маргерит впоследствии пересказала их на процессе Реабилитации). Та её спрашивала:
– Вам, верно, не страшно в бою, потому что вы знаете, что не будете убиты?
Жанна ответила:
– Знаю не больше, чем всякий другой военный человек…
Предчувствие трагического конца у неё, вероятно, становилось всё сильнее. В то же время, когда она, смеясь, отбояривалась от людей, приходивших ей поклоняться, она не могла не чувствовать, какая в ней была сила. Но вся эта сила теперь пропадала впустую, потому что Карл VII и его правительство, погнавшись за болотными огнями, тянули и её в трясину за собой.
Она утешалась, «утешая бедных людей», щедро помогая им материально (о чём, в свою очередь, свидетельствует Маргерит Ла Турульд). Конечно, она не могла при этом забыть, что создана для того, чтобы помогать людям ещё и совсем по-другому: она продолжала думать о сердце страны, об Иль-де-Франсе, где ей не дали «установить добрый и прочный мир», где «всё осталось в великой скорби, – говоря словами Монстреле, – и деревни вокруг Парижа начинали пустеть». С самого начала она почувствовала ложь в этой дипломатической игре, которая вела теперь к тому, что её король готовился своими руками открыть врагу свободный доступ в Париж; как она скажет впоследствии на процессе, её заставили уйти из-под Парижа – и теперь, в октябре 1429 г., она хотела вернуться туда.
В отличие от Карла VII, сами англо-бургиньоны прекрасно понимали, что и теперь ещё не требовалось сверхусилия для того, чтобы Париж пал (что неминуемо повлекло бы за собою исход войны). В уже упомянутом бургундском меморандуме, поданном английскому правительству в апреле 1430 г., говорится прямо: Париж «окружён противниками и уже некоторое время жестоко терпел от них и продолжает терпеть, вследствие чего он каждодневно находится в великой опасности. А это – сердце страны; при теперешнем положении вещей представляется, что потеря этого города была бы равносильна потере королевства. Если город Париж, сердце символического тела королевства, болеет и страдает от войны, будучи окружён противниками, если невозможно будет отстранить этих противников и расширить пространство вокруг Парижа, то и само сиволическое тело, т. е. королевство, невозможно будет удержать и спасти».
Для бургиньонов борьба за Компьень и была борьбой за Париж, попыткой «расширить пространство» вокруг столицы. В то же время перемириями, в которые они вовлекли буржское правительство, они мешали Девушке сильнее сдавить «сердце» англо-бургиньонского владычества. Но может быть, и при этих перемириях у неё оставалась определённая возможность. Перемирия, заключённые только с герцогом Бургундским, а не с Англией, не распространялись на Нормандию, – оплот английского владычества и базу снабжения Парижа. В Нормандии партизанское движение не прекращалось никогда, народ там слагал песни, призывал «против англичан» «благородного короля Карла Французского», там город Руан уже за несколько лет до этого тайной депутацией заверял короля в своей верности, и там в это самое время, в том же Руане назревал новый арманьякский заговор, четвёртый от начала оккупации (он будет раскрыт и подавлен в ноябре). При её появлении «электрический вихрь» мог начаться в Нормандии, а её «милый герцог» д’Алансон теперь как раз собирался туда – отвоёвывать свои собственные земли; и он хотел, чтобы она его сопровождала, считая, что «ради неё с ним пойдут в поход многие, кто не двинулся бы без неё». Но «те, кто управлял тогда королевским домом и военными делами, никогда больше не пожелали допустить, чтоб Девушка и герцог д’Алансон были вместе, – пишет Персеваль де Каньи, – никогда больше он не мог её заполучить». «Беррийский герольд» выражается ещё точнее: «Не захотел господин де Ла Тремуй».
Раз ничего не выходило с Нормандией, она могла думать только о том, чтобы идти в Иль-де-Франс и готовить там, на месте, новую волну, которая смела бы остатки англо-бургиньонского владычества по истечении перемирия, т. е. после Рождества (или, может быть, она по-прежнему «не знала, будет ли соблюдать перемирия, заключённые подобным образом», – если только выйдет из-под опеки Двора?). С точки зрения короля и его Совета беспорядок, который она была способнаустроить, мог оказаться хуже компьеньского. 25 ноября, за месяц до срока, Режинальд Шартрский и Клермон от имени Карла VII продлили перемирие до 15 марта. А ещё раньше, не допуская появления Девушки в местах, где её личность могла вновь пробудить стихию, буржское правительство решило использовать её в качестве одного из военачальников для полицейской операции против гнезда разбойников.
«Я хотела идти во Францию (в Иль-де-Франс. –
«Берийский герольд» говорит, со своей стороны, что Ла Тремуй, расстроив нормандский план герцога д’Алансона, «отправил её в самые зимние холода со своим братом господином д’Альбре, с маршалом Буссаком и с весьма малым количеством ратных людей осадить Ла Шарите».
Ла Шарите, крепость на верхней Луаре, была занята бургиньонским отрядом под начальством бывшего каменщика Перрине Грессара, бандита, с которым сами бургундские власти едва справлялись или не справлялись вовсе. Этот выдвинутый бургундский форпост на правом фланге национальной Франции представлял очевидное неудобство для соседних королевских областей и мог даже представлять некоторую угрозу; в грандиозном плане военных операций, разработанном Югом де Ланнуа, Ла Шарите должна была служить базой для наступления на буржское королевство с востока, одновременно с концентрированными усилиями с севера, с северо-запада и с юго-запада (из английской Гюйени). Но не следует ничего преувеличивать: фактически Ла Шарите осталась в руках бургиньонов и решительно никакого влияния на общий ход войны это обстоятельство не возымело; наступательный план англо-бургиньонов провалился в 1430 г. в Иль-де-Франсе – там, где только и мог быть решён исход войны и куда Девушка стремилась всеми силами своей души.
Перрине Грессар воевал семейно: свою племянницу он выдал замуж за другого бандита, испанца, который засел в городке Сен-Пьер-Ле-Мутье, на юго-запад от Ла Шарите, немного дальше вглубь арманьякской территории. Арманьякское командование и решило первый удар направить на Сен-Пьер-Ле-Мутье. Городок был осаждён в конце октября.
ebooksa