Контрудар

Но мысль о предателе, о его деланной учтивости, о его наглом обмане, о том, что он где-то там вместе с мамонтовскими бандами жжет достояние республики, уничтожает лучших людей страны, наполнила и Алексея жаждой мести.

В комнату вошли кавалеристы. Направились к письменному столу. Кашкин обернулся. Он почувствовал на себе укоряющий взгляд командира полка. Фролу казалось, он слышит: «И ты, царский кучер!»

— Товарищ командир полка, вас там спрашивают во дворе, — не моргнув глазом, сказал Кашкин и, как бы в оправдание своих грядущих действий, добавил: — Произвела ж тебя советская власть в большие командиры, шутки сказать — скадронный, оставили твоей фамилии отцовское имение. Так нет, собака, не пощадил родного гнезда…

— Да, я лучше пойду, — упавшим голосом ответил Парусов, направляясь к выходу.

Клинок, прицелившись, рассек тонкую ножку аиста-вазы. Драгоценный сосуд склонился набок и, коснувшись пола, рассыпался звоном серебряных бубенцов.

Послышался болезненный стон «ах»: в дверях стояла молодая помещица.

Элеонора, сделав над собой усилие, расталкивая кавалеристов, подошла к столу. Схватила рамки с фотокарточками и прижала их к груди.

— Что там? — потребовал Алексей.

Покоряясь властному голосу, девушка, не выпуская из рук снимков, показала их кавалеристам. На одном из них был заснят щеголеватый юноша. Это был юнкер, застреленный в Фастове Ракитой-Ракитянским. С другой карточки смотрело на Алексея надменное лицо пухлой курносой девушки с бородавкой на подбородке.

Булат, узнав воспитанницу института благородных девиц, спросил:

— Натали?

— Боже! Вы ее знаете? — воскликнула женщина, переводя испуганный взгляд на Сливу, срывавшего со стен портреты ее предков.

— Немного! — усмехнулся Алексей. — Не любили ее подруги. Ябеда. Где она сейчас?

— Не знаю, — опустила глаза Элеонора.

В коридоре, ломая пальцы, стонала старуха.

В помещичий двор въехало несколько подвод. Казенные фургоны грузились мукой и овсом. В дальнем углу просторной усадьбы, засучив рукава, с горящими глазами, со взлохмаченной бородой, Чмель с помощью Епифана колол кабана. Крестьяне сначала робко, потом все смелее грузили на возы необмолоченные снопы. Прицепил к своей телеге сеялку какой-то степенный мужик.

На крыльце стоял огромный, грудастый, похожий на Ракиту-Ракитянского фокстерьер. Угрюмый, нахохлившийся, проскочил через двор Кнафт. Заметил Николая Штольца, рывшегося в груде тряпок под окнами барского дома.

— Эй, Мика, брось… Марш отсюда, маме скажу…

Подросток в испуге удалился.

Алексей смотрел на возбужденных бойцов, на суетившихся крестьян. Ему представилась картина средневековья, кнехты, не только убивающие феодала, но и разрушающие его замок как символ их подчиненности и вечного рабства.