Контрудар

— А как же, товарищ Булат, — ответил за всех Епифан, — и шашку трудно было поднять, на руке с пуд грязи. Нынче мы казаку баню дадим!

Пузырь, воспользовавшись уходом Твердохлеба, протолкнулся со своей шайкой в уголок к Чмелю, где было не так жарко.

— Ты что, Селиверст, слыхать, в ячейку пролез, к коммунистам катеарически примазался?

— Темный ты насквозь человек, товарищ Василий. Тоже скажешь — примазался. Ленин приглашал всех честных трудящих идти в партию. Я и пошел.

— Сунулся со своим кувшинным рылом в калашный ряд.

— Какой там сунулся? Мечтаешь, ежели партейная неделя, то так перед тобой ворота и распахнули. Пойди попробуй! С меня семь потов сошло. И больше через ту ранжерею. Выступил тот же Дындик. Кто бы подумал? Так и режет: «Может, ты, Селиверст Каллистратович, из крепеньких? Сам в эшелоне хвалился великолепной ранжереей». А я ответствую: «Никакой я не крепенький. И что значит «великолепная»? С полсотни горшочков с рассадою да пять барских кадочек с леандрами. Просто от приверженности к цветам, больше для баловства души, а не для какой-либо корысти». Ну, тут встрял в дебаты сам товарищ Булат. Правильно он крыл флотского: «Цветок, он предмет нежный, и любому звестно — человек, который с порченой душой, не имеет к ним абсолютной приверженности. А к тому же мы добре знаем, чем дышит товарищ Чмель. Дыхание у него целиком товарищеское. Будем голосовать!»

— По бороде наистарший, по чину самый низший, а в комиссары пнешься! — не унимался Пузырь.

— Какой из меня к лешему комиссар? Просто коммунисты народ справедливый, — продолжал Чмель, — и я себя полагаю не плохим. Хоть сзади, а в одном стаде. Возьми-ка вехотку и заместо пустой брехни лучше поскобли мне спину. Говорю — в бой они первые, к куску последние. Хорошего человека в обиду не дадут. Жил я с ними в теплушке вплотную пять ден, присмотрелся. Не матерятся. Я матершинников в смерть не терплю. Правда, был среди них один подъялдычник, величать его Медун. Его уже нынче в нашей дивизии не видать. И вот што тебе скажу, Василий, насмотрелся я в семнадцатом этих баб из «батальонов смерти» — халда на халде. А ехала с нами наша начальница, та, што поранили под Тартаком, эх, поглядел бы ты, как коммунисты обходительно себя вели с ней. А она — душа-человек! С ребятами строгенькая, аккуратненькая, хотя и, как случается по-фронтовому, лежала с ними вповалку, можно сказать… Хватит, Васька, тереть спину, подставляй свою…

— Где ты, брат Селиверст? — глухо раздался в бане голос Кашкина.

— Ступай сюды, Хрол, — отозвался Чмель. — Вот тебе шайка, вот вехотка, вот мыло. Вот тебе баня ледяная, веники водяные, парься, не ожгись, поддавай, не опались.

— Спасибо, Селиверст. Твой сверток рядом с одеждой товарища Дындика положенный. Сверху шинелкой прикрыт.

Чмель, выжимая на ходу воду из бороды, выскочил под навес. На морозе его щуплое, разгоряченное тело исходило паром. Торопясь, разобрал одежду и, прыгая на одной ноге, старался угодить другой в горячие после прожарки кальсоны.

— Не промахнись, товарищ Чмель, целься спокойнее, — посоветовал ему Алексей.

— Чмель не промажет, товарищ комиссар. А за баньку благодарствую…

— Тебе, дорогой, спасибо. Ловко ты все оборудовал.

— Ваше дело приказывать, наше сполнять. Понимаешь, товарищ Епифан, — повернулся бородач к добровольцу из Казачка, — это товарищ комиссар устроили нам, вновь обращенным, вроде святой купели. Владимир-князь после крещения Руси тоже повел народ ко Днепру.

— Не туда ты загнул, — рассмеялся Алексей. — При чем тут крещение, если красноармейцев заели паразиты. Деникинцы растрясли их повсюду.

— Да, — поддержал комиссара Твердохлеб, расчесывая голову частым гребнем, — не взял он нас своей кавалерией, решил одолеть тифозной пехтурой.

А Чмель, предаваясь своим размышлениям, продолжал:

— Подвезли нас, значит, некрутов, к Киеву ночью. Издаля города не приметишь, а видать только высоко в небе крест. Весь он в лектрических лампочках, так и горит, так и сияет. А што оказывается? Князь Владимир стоит на высоком хундаменте с тем самым крестом! Вот я так располагаю, товарищи, как покончим с Деникой и настанет замирение, обязательно надо поставить на такой же хундамент статуй Ленина, а в руки дать ему пятиконечную звезду да уткнуть ее поряснее электрическими лампочками. Пусть та звезда сияет и горит над тем же Днепром…