Алексею хотелось сказать: «А сколько надежд возлагалось на эту атаку! Разве вам, славным рубакам, не больно оттого, что наш Донецкий полк, не имея вожака, боевого командира, не сделал того, что уже сделали десятки и сотни советских полков? Ведь для лучшего я согласился на эту атаку. А Дындик и Онопко, истребившие роту беляков, разве они не нашего полка?»
Какое-то глупое упрямство не позволило ему сказать самое задушевное, самое человечное… С трудом превозмогая это ненужное, несвоевременное упрямство, шедшее не от чувства и разума, он произнес:
— Скажи, Слива, и вы, все товарищи, прятался когда-нибудь Ромашка? Не был ли он с вами всегда в самых опасных местах…
— Ну, не прятался, ну, был с нами, — насупился Слива. Потупив глаза, раздраженно бросил: — Кабы иначе, разве стояли б мы с тобой тут?.. Давай Ромашку! — Слива, подталкиваемый толпой, вплотную подступил к комиссару.
Булат вспыхнул. Схватил кавалериста за плечо, встряхнул его изо всей силы.
— Слива, ты шахтер или шпана? А еще сочувствующий! И ты, товарищ Чмель!
— А что, командир Парусов или этот Ромашка по правильной линии все делают?
— Нет, не все правильно…
— То-то, — начал сдавать Слива. — Тебя поставила партия, чтобы все шло под углом правильности, чтобы ты соблюдал здесь интерес рабочего класса, а ты што?
Понурым шагом вошел Ромашка.
— Виноват, товарищи… Делайте со мной что хотите… Поверьте, не по злу. Хотел как лучше. Вот при вас прошу комиссара. Пойду взводным, отделенным, рядовым… На ваших глазах рядом с вами буду биться иль погибну…
Слива, главарь буянов, увидев в полном смирении того, кто накануне в этом зале перевернул ему душу своими захватывающими песнями, сразу обмяк.
— Эх ты, Юрий Львович, девичья твоя душа. И товарищей нам жаль, и на тебя глядеть тошно. Ну что ж, повинную голову меч не сечет…
Показалось солнце. В предвесенней оттепели закурилась голубыми дымками земля. Но не растопить солнцу печали хмурых людей.
Ромашка, шатаясь, направился к саням. Всадники, насупивши брови, внимательно следили за ним. Затряслась от рыданий спина командира. Скинув с себя шаль, ломая руки, бросилась с крыльца и опустилась в снег рядом с братом Виктория.
Затуманились лица бойцов. Из их суровых глаз на стриженые гривы коней падали тяжелые слезы.
Чмель, посмотрев на труп политкома, укрытый кумачом, тяжело вздохнул:
— Эх, бедненький товарищ! К чему же я над тобой заговор читал в Пальме-Кердуновке? Я думал, што после моей жаркой баньки тебе сносу не будет.
Процессия двинулась. Заиграл слободской оркестр. Скорбные звуки рвались из стареньких труб.
Голосистые корнет-а-пистоны надрывно изливали свою неуемную печаль. Густой бас брал низко и глубоко. Грозно гудел барабан. Все эти скорбные звуки, сливаясь с тоскливым звоном медных тарелок, нагнетая тяжелую грусть у живых, не доходили до бесчувственного слуха мертвых.
ebooksa