Контрудар

— Вот, Леша, — ухмыльнулся Дындик, — я специально тебя позвал. Ты, наверно, помирал от скуки по старому знакомому…

— Ну что ж, с приездом вас, Корней Иванович! — нахмурился Алексей.

— Хмы-ы, как сказать, Лешенька, — приехал, конечно, но не совсем, — залепетал, теребя в руках шапку, Сотник.

— Накройте голову, простудитесь. Рассказывайте, как вы попали сюда, — строго сказал Булат, окинув взглядом теплушку и ее необычный груз.

— Да, да, накрой голову, — вставил свое слово Чмель. — Накрой, а то весь зверинец расползется…

— Послали меня, Леша, в Ростов. Я человек подчиненный, маленький, куда скажут, туда еду, — ответил Сотник и, словно стараясь закрыться от проницательного взора своего ученика, нахлобучил дорогого бобра на самый нос.

— А эти инструменты? — Алексей указал пальцем на пианино и рояли, установленные впритирку друг к другу. — Допотопная рухлядь…

Старший мастер киевской конторы «Юлий Генрих Циммерман» насупился.

— И вот я вижу «Стенвея», — продолжал Булат. — Из партшколы вывез, Корней Иванович? Хотя он без ножек и стоит на борту, а я его сразу узнал.

— Нет, это другой, купленный, Леша!

Комиссар подошел к Чмелю, снял с его драгунской винтовки штык. Действуя его острием, как отверткой, стал вывинчивать болты клавишной рейки.

— Брось, Леш… виноват, бросьте, тов… гражданин Булат, — занервничал Сотник, удерживая Алексея, — зачем разбирать. Ну, сознаюсь, это оттуда, из института благородных девиц.

Отвернув два болтика и сняв клавишную рейку, Булат поднес ее к глазам Дындика, а потом и Чмеля. На ее изнанке карандашом было выведено латинскими буквами — «Айк Робинзон, Нью-Йорк, 1916 год» и русскими — «Ал. Булат, Киев, декабрь, 1916 год».

— Што написано пером, не вырубишь топором, — по-философски изрек Чмель, не сводивший злобного взгляда со своего подкараульного.

— Ну что скажешь теперь, земляк? — отчеканил Дындик.

— Что я скажу? — ответил вспотевший Сотник. — Вещь не любит быть без присмотра, вот и сыскался ей хозяин. А все-таки, Петр Мефодьевич, не следовало бы так поступать с земляком, — мучительно улыбнулся Корней. — Мог бы и добром заплатить за добро. Пристроил я тебя на хорошее местечко. И ради моих стариков. Как-никак по соседству живут.

— Ради стариков, говоришь? — озлился моряк. — А ты ради своего батька что сделал? Знаю, попросил он у тебя в войну четвертной билет на корову. Ты отказал. Много у нашего Тетерева выросло всякой болотной погани, а такая, как ты, Корней, появилась раз в сто лет…

— Постой, постой, а это что? — с изумлением крикнул Булат, ставивший на место клавишную рейку. Зажав в руке штык, зацепил его острием торчавший из-под клавишной рамы кончик какой-то бумаги.

Сотник, вытирая шапкой обильно лившийся с лица пот, в изнеможении опустился на ящик, на котором раньше сидел Чмель. Булат, вытащив на свет божий чистый конверт, извлек из него бумажку, развернул, начал читать:

— «Податель сиво сдаст вам пять «Бехштейн», три «Ибах», пять «Зейлер», два «Стенвей». Ифан Ифанович погрузить струмент Таканрог на американски парахот, франко Стампул. Денка подател сиво получить сполна. Помогайт подател сиво остаться Ростоф. Это полезны шелофек. Ваш Гамильтон Мак-Пирлс, полковник. Киев, 10 декабря 1919 г.».