Тополя нашей юности

22
18
20
22
24
26
28
30

— А где же теперь ваш приемник «Колхозник»? — подчеркивая последнее слово, спросил я.

— Сдал в полицию. Кум Кузьма не даст соврать. Он теперь у нас за старосту, а до войны был участковым милиционером. Он же и отвез в район.

Мы онемели как рыбы. Так вот, оказывается, в какое логово мы попали. Нужно скорей хватать шапку в охапку и убегать, пока нас не связали и не отвезли в полицию. Но хозяин, кажется, не собирался никого звать, и мы не двигались с места. Что же это такое, милиционер стал старостой, а самый активный почтальон — его подпевалой? Пусть радуются, только не придется ли им скоро заплакать? В моей груди росла волна дикой злости, которую нельзя было удержать.

— А вы не слыхали, — глядя хозяину в глаза, начал я, — как полетели немцы от Москвы? Осенью писали, что у большевиков нет ни танков, ни самолетов, а теперь хвалятся, что подбивают сотнями каждый день, Это в немецкой газете написано.

— В какой газете? — подскочил хозяин.

— В немецкой, — поддержал меня Лявон Гук. — Газета за прошлый месяц, мы сами читали. Немцы отступили от Калуги и Калинина. Пишут, что сократили линию фронта.

— Так-так, — забарабанил пальцами по столу почтальон. — К нам теперь в деревню никакие газеты не идут. Живем как в бочке. С вами, хлопчики, этой газеты нет?

Мы переглянулись. Наше сообщение так взволновало бывшего почтальона, что этого нельзя было не заметить. Глаза его ожили, засветились радостью, а сам он просто не мог усидеть на месте.

— Может, куда Кузьму покликать? — вдруг предложил он.

— На черта нам ваш Кузьма? — насторожился Лявон. — Пусть лучше собирает немцам налоги.

— И то правда, — согласился хозяин. — Кузьма сам по себе, а я сам по себе. Давайте лучше выпьем, хлопчики. Завтра еще достанем. Переночуйте у меня, куда вы ночью пойдете.

Мы выпили еще и, отбросив всякую дипломатию, рассказали про все, что вычитали в немецкой газете. Мы, должно быть, здорово опьянели, так как дополнили этот рассказ своими собственными соображениями о полной безнадежности положения немцев на фронте. Явхим Цельпук ловил каждое наше слово. Он оживился, повеселел и глядел на нас глазами доброго батьки.

В конце концов, забыв всякую осторожность, мы на чем свет стоит ругали хозяина за то, что он так неразумно поступил, сдав приемник немецкому прислужнику — старосте. Почтальон в знак согласия кивал головой.

Была уже поздняя ночь, когда хозяин внес в хату вязанку сена. Мы повалились на эту постель, как снопы.

А наутро произошло чудо. Почтальон дал нам позавтракать и, когда мы собирались домой, таинственно зашептал:

— А мой «Колхозник» при мне, целехонький. Только немой он, хлопчики. Батареи еще до войны отработались.

В первую минуту мы прямо-таки остолбенели. Так вот он какой, передовой почтальон Явхим Цельпук! Вся наша вчерашняя дипломатия полетела псу под хвост. Этот старик так ловко обвел нас, трех дурней, вокруг пальца.

— Коли так, отдайте нам приемник, — уже без всякой хитрости выпалил Лявон Гук. — У вас он без дела, а у нас сухие батареи есть.

— Есть, говорите? — обрадовался почтальон. — Тогда давайте так, хлопчики. Я вам приемник, а вы мне батареи. Перед Новым годом забегал ко мне один человек и очень интересовался этими батареями.

— Дадим вам батареи. Их можно насобирать целый воз, — хвалились мы.