Тополя нашей юности

22
18
20
22
24
26
28
30

Перевод Е. Мозолькова

Спорить начинали поздно вечером, часов в одиннадцать, когда возвращался из библиотеки Роман-младший, черный худощавый аспирант с заметными залысинами. Роман-старший приходил раньше. Где он скитался с утра до вечера, чем занимался, оставалось загадкой. Было известно, что он переживает кризис и депрессию. Написанный раздел диссертации разбили жестоко и безжалостно, в институте не оставили. Физик начал выпивать.

Роман-старший не имел теперь никакого права на эту комнату в общежитии, где стояли три железные кровати, застланные серыми комендантскими одеялами, и столько же покрашенных в зеленый цвет тумбочек. Но из общежития его не выселили.

Сегодня спор начался ранее обычного. Роман-младший в библиотеку не ходил: у него болела голова. Он сидел на кровати, читал Эйнштейна и донимал своего коллегу скептическими вопросами. Специальность Романа-младшего ничего общего с Эйнштейном не имела, он изучал логику и психологию и собирался писать об условных рефлексах. Но его привлекала теория относительности, открытая знаменитым физиком, с которой он не соглашался во многих пунктах.

Роман-младший утверждал, что эфир все-таки существует. Этим он объяснял способность света мгновенно заливать окружающую среду. Такая позиция коренным образом противоречила теории Эйнштейна, но последнего Роман-младший подозревал в неумении логично и последовательно мыслить.

— Людям свойственно ошибаться, — говорил он, имея в виду Эйнштейна.

Действительно, как может поверить нормальный человек хотя бы в то, что мельчайшие материальные частицы, из которых состоит свет, являются одновременно и волнами, то есть просто энергией, неизвестно к чему приложенной? Где же здесь логика?

— Слушай, кэптэн, опыт Майкельсона явно ошибочный, — сказал Роман-младший, оторвав на минуту глаза от книги. — И на таком шатком основании держится теория относительности. Бедная теория…

Оппонент, которому адресовались эти слова, лежал с закинутыми на спинку кровати ногами и смотрел в потолок. Он был молчалив и мрачен.

Своим внешним видом и характером Роман-старший заметно отличался от своего коллеги и тезки. Он был абсолютно рыжий. Как большинство рыжих, отличался душевным равновесием и не любил много говорить. Резкий и фанатичный Роман-младший в минуты раздражения кричал, что в жилах его соседа по кровати течет не кровь, а скользкая флегма.

Роман-младший, доняв своего тезку вопросами, снова уткнулся в книгу и перевернул, может быть, десяток страниц, прежде чем услышал ответ.

— Гвадалквивир, — наконец проговорил Роман-старший.

На дворе стоял ноябрь, а в холодную погоду физик всегда трубил носом. По этой причине произнесенное им слово прозвучало не очень отчетливо.

— У тебя опять французское произношение, — сказал Роман-младший. — Повтори, что сказал.

— Гвадалквивир, — повторил физик.

— При чем тут Гвадалквивир?

— Река в Испании, — пояснил Роман-старший.

— Ты заговариваешься, — сказал Роман-младший. — Но и во время белой горячки ты кусаться не будешь. С твоим темпераментом большой опасности для общества ты не представляешь.

Ночной зефир. Струит эфир. Шумит, Бежит Гвадалквивир,—

после минутного раздумья прочитал физик (его произношение действительно чем-то напоминало французское).

Услыхав об эфире, Роман-младший насторожился. Теорию относительности он критиковал уже два года и разговоры на эту тему вел серьезно.