Я думаю еще об осени. Должно быть, ошибаются те, кто видит в ней только замирание жизни. Кажется, все как раз наоборот. Жизнь в эту пору не замирает, а нарождается. Она просто стоит перед началом нового, еще более широкого круга. Береза, под которой я лежу, отшумела летней зеленой листвой и послала в мир, быть может, миллионы новых березок, скрытых в ее летучих семенах.
Дайте этим семенам рыхлую почву, немножко света и тепла — и родится новая березовая роща…
Осень — это росстани на вечных дорогах старой и новой жизни. Пусть пригреет солнце, и тогда за теплым летом сразу начнется весна, минуя осень и зиму, без какого-либо перерыва. Разве осенью не расцветает красавица яблонька, введенная в обман изменчивой лаской бабьего лета? Недаром, видно, наши далекие предки каждый новый год жизни начинали с осени…
Хорошо под березой! Закроешь глаза, и тогда развесистое зеленое дерево представится мачтой, легкий шум его листьев — плеском волн, и можно плыть и плыть под эту однотонную музыку в дальние дали. Можно увидеть заморские страны, посетить сказочную Атлантиду, освежить пересохшие губы чудодейственным молоком кокосовой пальмы. Все возможно под придорожной березой…
Меня разбудили чьи-то размеренные твердые шаги на обочине дороги. Я подхватился и увидел хлопца в военной одежде, с вещевым мешком за плечами. Он шагал в ту сторону, куда нужно было идти и мне.
— Подождите! — кричу я, вставая с земли.
Парень остановился. Он среднего роста, широкоплечий, его энергичное, довольно красивое лицо кажется бронзовым от ветров, солнца и дорожной пыли. Меня он разглядывает с выражением легкого любопытства в серых, вдумчивых глазах.
— Вы не в Дроньки?
— Немного ближе, — отвечает он, называя свою деревню.
Я знаю деревеньку, куда он добирается. Стоит она на песчаном пригорке, маленькая, разбросанная, ничем не знаменитая. Нет в ней ни садов, ни хороших огородов, ни леса вблизи — ничего такого, чем можно было бы залюбоваться. Должно быть, для того, чтобы остановить движение сыпучих песков, кто-то посадил ракитник и вербы. Кусты растут прямо на улице, если можно назвать улицей сухой песчаный проселок, петляющий от хаты к хате. Своей формой улица очень напоминает бывшее, оставленное русло реки.
Плетут в деревне отменные корзины и корзиночки, умеют делать отличные свистелки и дудки. Это, кажется, все, что я знаю о местах, вырастивших такого ладного хлопца.
— Отслужил? — глядя на черные погоны с тремя золотистыми лычками, спрашиваю я. — Связист, техник?
— Отслужил, — отвечает хлопец. — Был механиком. Шофер, тракторист, танкист — все вместе. А теперь практикуюсь в пешей ходьбе.
— Теперь вам работы хватит. В колхозах свои тракторы, машины. Такие, как вы, теперь нарасхват.
Солнце клонится к западу. Идти легко и приятно. С Припяти веет свежий, ласковый ветер, он несет, кажется, на своих крыльях терпкий запах водорослей, рыбы, черного мореного дуба, поднятого со дна реки. Дорога вьется то полем, на котором ждет своей очереди реденький овес и дремлет почерневшая картофельная ботва, то кустами и редколесьем. Приметы всемогущей осени здесь еще отчетливее. Трепещут красноватыми листьями осинки, друг перед другом выхваляются своими ярко-красными гроздьями стройные рябинки, а выводки маслят и подосиновиков выбегают из кустов на самую дорогу.
Мы идем и рассуждаем о солдатской службе, о технике, без которой теперь и шагу не ступишь. Потом разговор заходит о межпланетных сообщениях, начало которых, кажется, очень близко. Хороший дорожный разговор, незаметно укорачивающий длинные пыльные километры.
Мой спутник из тех людей, которые умеют слушать, но сами не больно охочи разговаривать. По характеру он уравновешенный и спокойный. За плечами у парня не меньше десятилетки, это видно из тех коротких замечаний, которые он время от времени делает. Я мысленно заключаю, что в школе мой попутчик, наверно, больше всего любил физику и математику. У него практический склад мышления, он любит все точное, предметное и довольно равнодушен к отвлеченным, полуфантастическим рассуждениям. Он любил технику, это, кажется, действительно его призвание.
— В Припятской зоне машин не очень много, — с грустью в голосе говорит хлопец. — Два часа мы идем, и хоть бы одна…
Я понимаю его озабоченность. Он возвращается домой и хочет делать то, что лучше всего умеет. Мне становится неприятно от мысли, что в песчаной деревне, куда он идет, может не оказаться ни трактора, ни комбайна.
Солнце висит уже над самым лесом. Еще полчаса, и оно совсем спрячется за далеким надприпятским бором. В лучах заходящего солнца перелески, кусты, поле — все окрестности кажутся мне совсем незнакомыми, новыми. Вершины берез словно облиты золотом, густым ярко-багровым пламенем горят макушки осин. Кусты, деревья, стога сена отбросили длинные тени, издалека они напоминают силуэты каких-то сказочных кораблей. Впечатление такое, что все эти места я вижу впервые.
ebooksa