— В Девках есть не дадут, а переночевать — пожалуйста…
Но я, молодой, считал такие разговоры явными пережитками прошлого.
Деревенька обыкновенная, соломенная. В ней было что-то веселое, разухабистое. Две улицы крест-накрест, и почти в самом центре паровая мельница. Хаты и вообще все строения не придерживались какого-либо определенного порядка: одна хата смотрела на улицу окнами, другая — глухой стеной. В один двор можно было зайти прямо с улицы. В другой — узким проулком, миновав огород, сад и хлевы.
Народ здесь жил как-то безалаберно. Земля неплохая. Если б обработать ее как следует, всегда были бы с хлебом. Но об этом не заботились. Главным были заработки на стороне. На побочный промысел отправлялись едва ли не из каждого двора. По праздникам — а их в Девках было многовато — деревня гудела песнями. Выпить и попеть здесь любили. Каждый праздник тянулся два-три дня, и мне даже казалось, что праздники придумывались специально.
Парни форсили в хромовых сапогах с голенищами, опущенными гармошкой, и надвинутыми на них штанинами. Девушки — в пестрых платьях и туфлях-лодочках. Обхождение парней с девушками мне, выросшему тоже в деревне, казалось слишком свободным, обидным. При девушке могли и матюгнуться. Но всему этому я тогда не придавал значения.
Когда я ехал на работу в Девки, думал, что серьезно подзаймусь самообразованием, поступлю в заочный техникум. После первой получки купил будильник и настольный календарь, в котором расписал занятия на каждый день.
Но нахлынули дела куда более неотложные. В девятнадцать лет пришло то, что должно было прийти. Я влюбился.
Та первая осень моей работы в школе совпала с началом большой войны. Гитлеровская Германия напала на Польшу. Разгорался всемирный пожар. О том, что фашисты осмелятся воевать с нами, в то время как-то не думалось, но все же в воздухе нависала тревога. К западной границе шли эшелоны с артиллерией, танками, пехотой.
А я мечтал об учебе, знал, что через год-два меня призовут в армию, и покамест добросовестно составлял конспекты уроков арифметики, ботаники и географии (я вел в пятом классе три предмета). Вечером, когда выдавалась свободная минута, бежал на разъезд к вечернему поезду. Поезд для меня был тогда посланцем из большого и широкого мира с интересной, необыкновенной жизнью, совсем не похожей на ту, что я видел в Девках.
На разъезде я и познакомился с Алесей. Тоненькая, смуглая девушка каждую субботу сходила с рабочего поезда, держа в руках фанерный чемоданчик, выкрашенный зеленой краской. Однажды мне довелось идти рядом с ней в деревню. Поле окутывал мрак, в небе мерцали чистые осенние звезды.
— Боюсь кладбища, — призналась Алеся. — Дрожу, когда иду через него одна. Знаю, что ничего страшного на свете нет, никакой нечистой силы, а все равно боюсь…
Она училась в педагогическом техникуме на втором курсе, хоть и была моложе меня на два года. Мы очень быстро, в считанные дни, сошлись во взглядах на жизнь, в симпатиях и антипатиях. Мы любили одни и те же книги, одних и тех же писателей. Недели через две после первого знакомства я уже знал, что не могу без Алеси жить.
Была она как ребенок: непосредственная, искренняя, доверчивая и совсем не умела скрывать настроения и чувства. И хотя она была образованнее меня (в техникуме прошли уже, скажем, логарифмы, а я планировал их изучение лишь в своем календаре), героем в ее глазах стал я. Я ведь учитель, а она только учится!..
Осень в тот год была теплая. Бабье лето затянулось чуть не до самого ноября. Город близко, всего в двадцати километрах, и Алеся приезжала домой по два, а то и по три раза в неделю. Я знал: это ради меня. Сколько было их, незабываемых вечеров, когда мы мечтали и целовались!
В мечтах взлетали высоко-высоко. Я развивал перед девушкой отчаянно смелые планы. То экстерном кончал техникум и сразу поступал в высшую школу, производил полный переворот в педагогической науке. То шел в армию, становился командиром, совершал подвиг, о котором писали в газетах. Бесконечная череда героических дел задумывалась в те памятные теплые вечера… Алеся связала со своей любовью все лучшее, к чему стремилась в жизни. Девушка боялась только, что я поеду осуществлять задуманные подвиги один, без нее, и мне будет трудно. Я стал ее героем и рыцарем.
Мы были детьми своего времени, окрылялись его героикой: перед глазами стояли подвиги папанинцев, защитников границы у озера Хасан и реки Халхин-Гол, знаменитых летчиков. На этой общей волне мы и плыли, не замечая будничности жизни, а порой даже отворачиваясь от нее.
В те самые вечера, когда, укрывшись в тени школьной березы, мы мечтали вслух о будущем, на улице ревели и гомонили пьяные голоса, неслись дикие крики и ругань. Но мы этого не слышали. По правде сказать, не хотели слышать. Мы считали это мелочью, пережитком прошлого, который исчезнет сам собой. Мы были идеалистами и романтиками.
Конечно, скоро я стал заходить домой к Алесе, и там меня считали своим, мать даже называла зятьком. Опорой семьи была она, женщина практичная, с трезвым умом и расчетом, а не отец, мягкий, безвольный и большой чудак.
— Я, брат, чапаевец, — похвастался при первом же знакомстве Максим Пацалуйка, отец Алеси. — Только зажимают мои заслуги. Вот если б жив был Василий Иваныч, он бы такого не допустил…
— Максим, — отозвалась жена, — не ври ты хоть при человеке! Какой ты чапаевец, ты ж и стрелять-то не умеешь! Не верьте вы ему, мелет эта мельница невесть что…
ebooksa