Договорились быстро. Друзья заверили, что соль будет. Про Андрея, торговавшего этой солью в немецкой лавке, они сказали:
— Трудно ему. Небось знаете, какие немцы: из-под себя подберут. Соль отпускается в лавку развешенной по килограмму в мешочке. А у Андрея семья: детей одних семеро. Чуть какой недохват, сами знаете…
И соль пошла. По два пуда в неделю. Ее мы находили в условленных местах, под вывернутыми пнями, в стогах слежавшегося, накошенного, должно быть, еще до войны сена. Мы носили эту соль, держа на одном плече винтовку, а на другом крапивный мешок, радостные и гордые сознанием того, что делаем.
Важность наших походов была очевидной. С отрядом, обосновавшимся в Бобрах, произошло чудо. Исчезли посинелые, безразличные лица, по вечерам в деревне запиликала гармонь. У людей были те же винтовки и гранаты, та же одежда и обувь, но им дали твердые десять граммов соли на день — и все переменилось…
Соляная эпопея продолжалась чуть ли не три месяца. Уже зимой отряд, называвшийся теперь бригадой, совершил короткий налет на одну железнодорожную станцию и, обладая точными сведениями, полученными от связных, выгрузил из вагона столько соли, сколько смогли понести ее на плечах двести человек…
И как-то получилось, что сами мы с Миколой Дащуком забыли о деле, в котором вместе с местечковыми подпольщиками принимали участие. Вернее говоря, тридцать пудов соли, которые мы притащили партизанам, показались мелочью в сравнении с тяжкими блокадными временами, выпавшими на долю бригады перед приходом наших.
Об этой соли напомнил нам тот, кто ее доставал, — бывший немецкий лавочник Андрей. Он как-то дознался, что мы с Миколой едем из института на каникулы, и пришел специально на станцию, чтобы нас встретить. Это было уже лет через пять после войны.
— Хлопцы, может, дали бы мне какую-нибудь справку, — попросил он. — Я теперь в «Плодоовоще» работаю, но косятся некоторые, пренебрегают. Не верят, что помогал партизанам…
Мы пообещали достать нужную справку с подписями и печатями, но ничего не смогли сделать. Были на это свои причины. Командир, который больше всех знал о местечковых делах, погиб. Погиб нелепо, после войны уже, от ножа хулигана. Многие партизаны разъехались.
Дудка, наш партизанский летописец, к которому мы обратились с просьбой о помощи, встретил нас неприветливо.
— Не знаю никакой соли, — заявил он, оттопырив толстую нижнюю губу. — Будут теперь примазываться разные. Вы хоть и учитесь, но в политике ни бум-бум…
Дудка посматривал на нас свысока. Он возглавлял теперь районную контору связи, носил шапку с кокардой, форменный диагоналевый костюм и блестящие хромовые сапоги.
Но, как говорится, не только то солнце, что в окне. Если пообещали Андрею — сделаем. Живет же еще много людей, которые ели нашу соль и, конечно, не забыли ее вкус…
СНЫ
Шестая рота второго батальона занимала три последние хаты, не хаты, а дома даже — большие, просторные — и кирпичный погребок с небольшим омшаником над ним. По всем приметам пригородная деревня имела когда-то нарядный вид: дома с мезонинчиками, верандами, на гребнях крыш — коньки, узорная резьба на оконных наличниках.
От всей этой красоты уцелело немногое: почти все наличники, подоконники, даже рамы были повыдраны, на всю деревню не осталось ни одного хлева, колодезного сруба, забора; обшарпанные хаты тоскливо стояли на песчаном косогоре как сироты. Из жителей деревни здесь не было ни души. Их погнали на запад немцы.
Впрочем, второму батальону попался рай, первый и третий стояли на окраине Красного Села, разрушенного, уничтоженного до основания. Там, в городе, который славился фонтанами, даже напиться воды негде было.
Дивизия вылезла из-под Нарвы, из гнилых болот, и стояла на пополнении. Роты ежедневно проводили занятия. На незасеянных полях, на зеленых, со множеством лютиков, желтого курослепа лугах, в редких сквозных, как парки, березовых рощах гремело учебное «ура», копались по-тыловому глубокие, на полный профиль, окопы.
ebooksa