— Понимайш, Иван, думал есть марийцы, мордова — малый народ, разный немного язык, а понимайт человек можно. А тут живут люди, далеко, две тысячи верст, и понимайт язык мари.
Впервые Егор и посочувствовал тогда Ивану.
— Эта человек, Иван, жил под немец. Смерть видел, страх. Плохая твоя семья, Иван. Немец — собак, звер, стреляйт, вешайт. Плоха…
Разговорчивый, живой, Иван умел сойтись с каждым, но были тайны, в которые посвящался только один Егор. Каждое утро, где бы они ни ночевали, Иван рассказывал Егору свои сны. Сны его были какие-то необычайно красочные, возвышенно-радостные, и трудно верилось, что немолодому уже человеку могут спиться такие красивые сны.
— Видел я, Егорка, сон, ох и сон, — наматывая обмотку, начинал Иван. — Знаешь, у нас за деревней поле, широкое, аж до самого озера, а озеро, брат, тоже широкое — настоящее море, а не озеро. Так вот — иду я будто полем, межой, роса под ногами, как серебро, блестит, переливается, а рожь высокая-высокая, ну весь в ней спрячешься, колосья полные-полные, просто клонятся от тяжести своей до земли и шуршат-шуршат. А небо синее-синее, ни тучки на нем, ни облачка. А за озером, брат, солнце восходит. Любота, да и только. А я, значит, иду, дышу, а воздух чистый-чистый: пей — век не напьешься. И так легко мне, и так радостно, что, сдается, взял бы да запел. Вот в этом месте я, брат, проснулся. Что бы мог значить такой сон, Егорка?..
Егор молчал и о чем-то долго думал.
— Может, конец война скоро, если такой счастливый сны. Ты говоришь просто песня.
Сны у Ивана всегда были необычные — про озера, про рыбу, про смолистый бор по ту сторону озера, про жирных в тростниковых зарослях уток. Пересказав со всеми подробностями свой сон и счастливо, удовлетворенно улыбаясь, Иван допытывался:
— А тебе что снилось, Егорка?
Егору чаще всего ничего не снилось. А если и говорил он про какой-нибудь свой сон, то очень коротко, с каким-то надрывом:
— Видел меншы сын. Он гнал теленок и плакал…
В начале июня дивизия заняла позиции около Черной речки, на Карельском перешейке.
Их убило обоих сразу, одним попаданием, перед самым наступлением. Был теплый день начала лета, после дождей пошла буйно расти трава, в молодой яркой зелени стоял лес. Грибин, прибежавший на пункт боепитания за патронами, сначала подумал, что ездовые куда-то ушли. Повозки, ящики с патронами стояли на месте, возле дороги паслись выпряженные лошади. Удивленный Грибин оглянулся и в нескольких шагах от повозки, в траве, увидел небольшую, в полметра, воронку и рядом с ней Козловых — в обгорелых, изорванных в клочья шинелях, с раскинутыми накрест черными, как вывороченная земля, руками…
СЛЫШИТЕ, ХЛОПЦЫ?
В минуты грусти и одиночества, когда тягость невзгод до боли сжимает сердце, а взор как бы окутывается трепетной поволокой тумана, через которую не увидишь ничего даже вблизи, я пробую обновить в памяти картины прошлого. Может, это слабость.
Не знаю… Только у каждого должны быть, мне кажется, моменты душевного взлета, которые не стыдно вспомнить. Ведь если человек взлетел однажды, он сможет это сделать еще и еще раз…
Мои хлопцы, мои бедолаги! Сойтись бы нам вместе, похохотать, посмеяться. Вижу тебя, веселый Тишка Дрозд, твое вечно смеющееся лицо и умные серые глаза. Иной раз мне кажется, что сборы в твоей хате, книги, которые мы правдой и неправдой таскали из всех поселковых библиотек, наши горячие споры и диспуты — самое счастливое время моей жизни. Часто я так думаю. Конечно, было в жизни и нечто более значительное, то, после чего все мы начали смотреть на себя немного с большим уважением, но все тропинки к той вершине, на которой мы вместе очутились, идут от твоей ветхой хаты, которой уже, должно быть, и нет на свете.
Кем ты собирался стать, Тишка? Кажется, конструктором. Не журись, братец, что вышло не совсем так, как ты думал. Сажаешь ты дубки и сосенки, и кто знает, может, эта работа даже лучше той, о которой ты грезил в семнадцать. Самолеты, которые ты собирался конструировать, быстро стареют, пишут даже, что они вообще вчерашнее слово техники. А дубы будут расти всегда. Завтра их, может, будут сажать больше, чем сегодня. Ведь вряд ли откажется наш наследник от простой человеческой радости полежать в тенечке под деревом. Самолет он заменит ракетой, а дуб и сосну, кажется, не заменит ничем…
ebooksa