Во власти черных птиц

– Мне просто необходимо тебе написать, – громко произнесла я в пустоту.

Схватив письменные принадлежности, я спустилась вниз и вышла на задний двор, где под нависшими ветвями ароматных апельсиновых деревьев стоял видавший виды деревянный стол. Я не стала надевать маску и, вдыхая свежий калифорнийский воздух, начала писать письмо, зная, что никогда не смогу его отправить.

29 октября 1918 года

Мой дорогой Стивен!

Хочешь, я расскажу тебе что-то очень странное? Сегодня я была на твоих похоронах.

Да, ты правильно прочитал это зловещее сообщение. А теперь я должна тебя о чем-то спросить, и я хочу, чтобы ты честно ответил на мой вопрос. Ты заговорил со мной, когда я склонилась к твоему гробу? Ты видишь, как я сейчас пишу это письмо? Твой брат был прав, утверждая, что духи витают рядом с нами, надеясь проявиться на фотографиях, или во мне что-то изменилось? Мое обоняние стало необыкновенно острым – настолько, что я способна ощущать запах и вкус эмоций. И это не считая стрелки компаса и твоего голоса на похоронах. Одним словом, я уже не та, кем была до удара молнией.

Ты прошептал мне что-то насчет того, что все плохо, и еще что-то о птицах. Мне плевать, сколько раз я скептически смеялась над разговорами о привидениях. Стивен, я тебя слышала. И, судя по твоим словам, ты в беде.

Если произошло что-то плохое, означает ли это, что ты не сможешь упокоиться с миром?

Ответь мне, пожалуйста. Любым доступным тебе способом. Расскажи мне, что стряслось. Если ты страдаешь, дай мне знать. Я хочу тебе помочь, даже если это означает необходимость взглянуть на жизнь и смерть под непривычным новым углом, что заставляет меня дрожать от страха и благоговения. Если ты не видишь выхода и тебе страшно, я сделаю все от себя зависящее, чтобы помочь тебе разобраться и понять, что пошло не так.

Если ты все еще можешь быть со мной, приходи.

Твоя Мэри Шелли

Когда дневной свет потускнел и вечерняя прохлада уже не позволяла мне оставаться во дворе, я сунула письмо Стивену в словарь, который читала весь день, и полезла в шкафчик возле кухонной двери, чтобы открыть основной газовый клапан. Затем я нехотя вошла в дом и начала чиркать спичками, зажигая изящные горелки, скрытые в глубине стеклянных шариков настенных ламп. От спичек пахло сернистым газом. Я подумала, что отныне этот запах будет вечно ассоциироваться у меня с гробом Стивена, и меня чуть не стошнило. Я потратила вдвое больше времени, чем обычно, чтобы лампы горели как можно ярче.

Тетя Эва собиралась работать допоздна, чтобы компенсировать свое утреннее отсутствие. До ее прихода оставалось еще пять часов. Пять часов в одиночестве после наступления темноты.

Меньше всего на свете мне хотелось ужинать, но я знала, что и тете Эве, и мне необходимо поесть. Я разогрела безвкусный овощной суп на ее отделанной никелем плитке, работающей на углях, и поела в тишине, сожалея, что тетя не может позволить себе пользоваться электричеством. Дело было не только в том, что тихий гул включенных электрических лампочек доставлял мне удовольствие и действовал успокаивающе. Газовые лампы испускали зловещее белое сияние, слишком сильно напоминавшее синий туман в похоронном зале. Моя собственная тень, шевелившаяся на фоне зеленых обоев, заставляла меня вздрагивать и то и дело озираться через плечо.

Когда моя миска наполовину опустела, из другой части дома послышался голос:

– Привет.

Я застыла. Волоски у меня на руках и шее встали дыбом.

Затем тот же голос спросил:

– Кто там?

Это были жуткие скрипучие звуки, напоминающие голос ребенка, раздающийся с пластинки фонографа.