Хотя Патриарх Димитрий и не принадлежал к ярко выраженным русофилам, он оказывал большую помощь русским беженцам и неоднократно проявлял свою «братскую солидарность» с ними[361]. В феврале 1922 г. Святейший Патриарх Московский и всея России Тихон написал ответное послание владыке Димитрию, в котором выразил благодарность за гостеприимство и прием, устроенный оказавшимся на чужбине священнослужителям и мирянам Русской Православной Церкви. После своего освобождения из-под ареста и возвращения к управлению Церковью святитель Тихон 14 ноября 1923 г. отправил новое послание владыке Димитрию[362]. Особенно значительная помощь была оказана русским обителям Афона[363].
В свою очередь русская церковная эмиграция оказала сильное благотворное влияние на Сербскую Православную Церковь. Современные сербские авторы отмечают различные аспекты происшедшего под русским влиянием возрождения и развития православной духовной жизни в Югославии в первой половине XX в.: внедрение монашеского общежития, улучшение богослужебной практики, усвоение традиций русского исихазма, развитие церковной культуры, особенно пения и иконописи, расцвет миссионерства, обновление монастырских храмов и жилых зданий, развитие монастырской экономики и т. д. Правда, по мнению некоторых исследователей, русские эмигранты, с одной стороны, модернизировали сербское Православие, а с другой – одновременно усилили в нем антизападные тенденции. Впрочем, по мнению этих исследователей (в частности, Клауса Бухенау), определяющее значение для сербских православных антизападников имели идеи русских славянофилов XIX в., а также Ф.М. Достоевского[364].
Существенную роль в усилении влияния российской церковной эмиграции сыграло указание министра по делам религии о принятии русских священников на приходскую службу в Сербскую Православную Церковь, данное в мае 1920 г. по предложению епископа Нишского Досифея (Васича). В результате около 250 русских пастырей нашли себе приходские места в сербских храмах. Этим российское духовенство оказало Сербской Церкви значительную помощь, возместив ее потери в священнослужителях, погибших в ходе войны.
Важнейшее значение для возрождения почти исчезнувшего в XVIII–XIX вв. сербского женского монашества имел приезд в Сербию в августе 1920 г. по приглашению епископа Досифея 70 сестер русской Лесненской женской обители с чудотворной Лесненской иконой Божией Матери. В ноябре 1920 г. они разместились в пустовавшем монастыре Хопово на Фрушкой горе, где оставались более 20 лет. И если в 1919 г. женские обители в Сербии вообще отсутствовали, то в 1924 г. их было уже четыре с 70 монахинями и 35 послушницами[365].
Управлявший русской Западно-Европейской епархией митрополит Евлогий (Георгиевский) вспоминал об этом так: «Дело в том, что сербское женское монашество уже давно умерло. За последние века в Сербии не было ни одного женского монастыря, и сербы стали считать это вполне нормальным явлением. “Наши сербские женщины неспособны к монашеству”, – говорили мне некоторые сербы из мирян. Действительность это суждение опровергла, монашество возникло вновь, лишь только появились женщины, способные к организации монастырей. Монастырь в Хопове, куда направили леснинских монахинь, был отдан им не в собственность, а на правах пользования церковным имуществом; так велось хозяйство и в других монастырях в Новой Сербии. Хопово быстро сделалось центром духовно-религиозной жизни. Монастырь стал привлекать паломников, потянулась к нему сербская и русская, главным образом интеллигентная, молодежь. Мать Екатерина, просвещенная и глубоко религиозная игуменья, всегда умела влиять и воодушевлять молодежь, и к ней тоже потянулись юные души, взыскующие руководства на путях духовной жизни. Она приняла в Хопово несколько сербок. Создалась сербская группа во главе с сербкой м. Меланией; вследствие разности понятий и нравов слиться с русским монашеским ядром сербки не смогли, к ним примкнуло несколько русских монахинь, и обособившаяся группа основала новый монастырь “Кувеждин”, сербский. Одновременно стараниями епископа Досифея в Нишской епархии организовались кое-где маленькие сербские монастырьки. В одном из них подвизалась м. Диодора, круглый год ходившая босиком. Отсюда женское монашество перекинулось в другие епархии – словом, погибшее в Сербии женское монашество ожило»[366].
Уже в марте 1921 г. добрая слава о русских монахинях, поселившихся в Хопово, дошла до митрополита Черногорско-Приморского Гавриила (Дожича), который писал епископу Темишварскому Георгию (Летичу) о трех сербских богомолках, которых он хотел бы поместить в русскую обитель, и просил узнать, «может ли руководство монастыря в Хопово принять этих наших богомолок?»[367]
Упоминавшийся митрополитом Евлогием первый сербский женский монастырь Кувеждин на Фрушкой горе возник в октябре 1923 г., когда туда переселились из Хопово 13 сестер (9 русских и 4 сербки) во главе с сербкой игуменией Меланией (Кривокучин), принявшей постриг в Хопово. Другая упомянутая игумения Диодора (Дохторова) в 1924 г. приняла монашеский постриг в Хопово, а в следующем году возглавила новый русско-сербский женский монастырь свв. мчч. Кирика и Иулиты в Цариброде. Среди наиболее известных хоповских сестер, вставших во главе новых сербских обителей, также были: игумения монастыря Петковица Сидония, игумения монастыря Лешак Михаила, игумения Введенского монастыря в Белграде Ангелина (Грачева), игумения монастыря Дивляне Диодора и игумения Темского монастыря Мелитина (Гогулова). Всего хоповские сестры основали около десяти новых женских монастырей, духовные чада игумении Диодоры создали еще три, и к середине 1930-х гг. число православных женских обителей в Югославии достигло 16[368].
В заслугах русских монахинь из Хопово в возрождении сербского женского монашества не сомневался ни один свидетель событий или исследователь его истории. Так, например, протоиерей С. Петкович в 1930 г. писал: «Крупный русский монастырь, который следует рассматривать, как центр, из которого выросли первые сербские женские монастыри после Первой мировой войны был основан, в Лесне… в Холмской епархии»[369]. В конце 1970-х гг. долго живший в Югославии протоиерей Владимир Родзянко в письме экзарху Московского Патриархата в Западной Европе митрополиту Антонию (Мельникову) отмечал, что, когда Леснинский монастырь приехал в Югославию, у Сербской Церкви не было ни одного женского монастыря, а когда уезжал, их осталось 30, и во многих были русские игумении: «Одна из них – настоятельница Введенского монастыря под Белградом только что скончалась. Святейший говорил нам о ней с такой любовью! С такой благодарностью! Мы видели этих монахинь: всё переняли от русских, даже форму внешнего поведения»[370].
А еще через несколько лет иеромонах Амфилохий (Радович; с 1991 г. – митрополит Черногорско-Приморский) писал: «В нашем современном монашестве вековой опыт русского монашеского общежития соединился с живыми силами нашего вновь одухотворенного народа; результатом этой благословенной встречи и единения является тот факт, что. до сегодняшнего дня число наших монахинь непрерывно возрастало и возрастает. в стране с атеистическим режимом оно растет!.. Возрождаясь духовно, наши монахини возродили и церковные службы. А вместе с ними обновлялись и храмы, строились новые здания, перестраивались старые. Усердное исполнение всех богослужебных правил в женских монастырях, пользование древним церковнославянским языком способствовали сохранению византийско-славянской культуры. Со вниманием и любовью наши женские монастыри стараются сохранить чистоту, дух смирения и простоты в церковном пении. В последнее время в наших монастырях возродилась и византийско-сербская иконопись»[371]. Патриарх Димитрий всемерно способствовал развитию женского монашества.
После кончины святителя Димитрия его преемником 12 апреля 1930 г. был избран митрополит Скопленский Варнава (в миру Петар Росич). Он родился в 1880 г. в Черногории в Плевле, получил среднее образование в богословской учительской школе в Призрене и в 1901–1905 гг. учился в Санкт-Петербургской духовной академии, где на 4-м курсе в 1905 г. принял монашеский постриг от своего учителя – ректора академии епископа Сергия (Страгородского, будущего Патриарха Московского и всея Руси) и был возведен в сан иеродиакона и иеромонаха. В своих воспоминаниях Патриарх Варнава писал: «Еще с детства лично я чувствовал громадное стремление к России и своим детским воображением представлял ее величие в самом ярком свете. Мое тяготение к России сложилось, с одной стороны, под влиянием моих набожных родителей, а в сербской семинарии, где я учился, – через русскую литературу и через повествование о покровительстве России моему родному сербскому народу. Мое заветное желание исполнилось, и Господь привел меня кончить в Петрограде духовную академию. Вскоре, после моего пострижения, я вместе со своим духовным отцом побывал в известном на всю Россию Валаамском монастыре. Там вновь мне пришлось убедиться, насколько русский народ предан Церкви и как он почитает монастыри»[372].
Из России о. Варнава поехал в Константинополь, где служил учителем и духовником учащихся сербской начальной школы, а также издавал еженедельную «Константинопольскую газету» для сербов, проживавших в Османской империи. Он хорошо знал греческий и турецкий языки, совершил паломнические поездки в Палестину и на Афон. В 1910 г. Священный Синод Константинопольского Патриархата назначил его (как подданного Османской империи) первым сербом – епископом Велешско-Дебарской епархии в Македонии, хиротония состоялась 10 апреля в Константинополе.
Владыка Варнава возглавлял эту епархию до начала Балканских войн 19121913 гг. Во время Первой мировой войны он вместе с сербской армией был эвакуирован на остров Корфу, затем в мае 1916 г., по поручению сербского правительства, приехал в Россию для выполнения церковно-дипломатической миссии – возбуждения среди русского народа братского участия к тяжелому политическому положению и материальной нужде, в которых находилась сербская армия и беженцы. В это время владыка провел большую работу по укреплению русско-сербского духовного и военного братства. В 1917 г. епископ Варнава впервые познакомился с пригласившим его в Харьков будущим Первоиерархом Русской Православной Церкви Заграницей митрополитом Антонием (Храповицким), тогда архиепископом Харьковским и Ахтырским. Владыка Варнава также был свидетелем начала работы Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг. и сослужил будущему Патриарху Московскому и всея России Тихону на Пасхальной заутрене и литургии[373].
Позднее он напишет в воспоминаниях: «В печальные дни государственного переворота, который принес столь великие потрясения для России, – я был там. Я видел своими глазами, как среди доверчивых русских людей ловко действовали в это время всевозможные враги русского народа и Православной Церкви. Всем известны те печальные события, которые разыгрались в России. Тяжело об этом говорить.»[374]. Вскоре после Октябрьской революции епископ Варнава уехал в Грецию на Салоникский фронт. После окончания Первой мировой войны владыка управлял несколькими епархиями на юге Сербии и в Македонии, активно поддержал восстановление Сербского Патриархата и в ноябре 1920 г. был назначен Архиерейским Синодом митрополитом Скопленским. За десять лет служения в этом сане владыка восстановил в своей епархии многие монастыри и храмы.
Своему избранию святитель Варнава был во многом обязан политической ситуации в стране, где в октябре 1929 г. была установлена военно-монархическая диктатура Александра I, и, в частности, новому закону «О выборах Патриарха Сербской Православной Церкви», принятому в апреле 1930 г., который предоставлял окончательный выбор королю из трех кандидатов, предложенных составленным в равной степени из духовенства и мирян выборным собранием. При этом закон гарантировал места в собрании премьер-министру, всем православным министрам действующего правительства, председателям государственного совета, кассационного суда, Высшей счетной палаты и ректорам университетов. Согласно этому закону, из трех представленных кандидатов Александр I выбрал митрополита Варнаву. Двумя другими, очень влиятельными среди сербского духовенства, соперниками были епископ Николай (Велимирович) и митрополит Гавриил (Дожич). Король ожидал, что, сменив прежнего престарелого, новый деятельный Патриарх укрепит церковную дисциплину, более ощутимым сделает «национальный дух» православия и поддержит унитаристскую национальную политику королевского правительства[375].
В значительной степени эти ожидания оправдались. Внутри страны Святейший Патриарх Варнава, выступая за единство «югославского народа», проявлял толерантность к другим конфессиям. На его официальные выступления во время поездок по стране постоянно приглашали неправославных, правда, католики эти призывы, как правило, игнорировали, в отличие от мусульман и иудеев[376].
В годы Патриаршества святителя Варнавы произошло существенное обновление церковной жизни: была завершена работа над «Уставом Сербской Православной Церкви» (официально утвержденным 24 ноября 1931 г.), который объединил и привел к единообразию церковные законы различных епархий, и, кроме того, приняты более 40 церковно-административных документов[377]. В 1931 г. в Югославии для православных граждан страны был введен так называемый патриарший налог (10 % государственного налога). Он коснулся и русских эмигрантов, при этом румыны, проживавшие в Югославии и принадлежавшие к Румынской Православной Церкви, в пользу Сербской Церкви налогов не платили[378].
Святейший Патриарх Варнава много занимался издательской деятельностью. Среди богословских периодических изданий того времени следует назвать «Вестник Сербской Православной Церкви» («Гласник Српске Православие Цркве»), «Богословие», «Святосаввие – Наследие св. Саввы» («Светосавле»), «Православие», «Христианская жизнь», «Христианская мысль», «Христианское дело», «Духовная стража», «Христианское единство», «Братство», «Защитник Православия» («Православни браник») и «Жичский благовестник». Планировалось издание ежедневной газеты Сербской Патриархии. Было восстановлено и построено много храмов, в Белграде в 1935 г. возведено здание Сербской Патриархии и в том же году начато строительство крупнейшего на Балканах собора св. Саввы (завершенного только в 2010-х гг.), в монастыре Раковица открыта синодальная иконописная школа под руководством известного русского иконописца Пимена Максимовича Софронова. В планы Первосвятителя также входило создание Церковной музыкальной академии[379].
Патриарх активно участвовал в жизни русской церковной эмиграции, старался помочь преодолеть разделения в ней, а также примирить Зарубежную Русскую Церковь с Московской Патриархией. Святитель Варнава был почитателем митрополита Антония (Храповицкого). Первоиерарх РПЦЗ, в свою очередь, через несколько месяцев после интронизации подарил ему архиерейский жезл, украшенный государственными символами Российской империи, патриаршее облачение и благодарственный адрес в виде толстой позолоченной книги, в которой изъявили свою благодарность около пяти тысяч русских организаций и отдельных персон[380].
Известно, что Сербский Патриарх навещал митрополита Антония в последние дни жизни и отпевал его в 1936 г. С 1920-х гг. владыка Варнава старался окружать себя русскими сотрудниками. Так, в частности, его секретарем и биографом после избрания Патриархом работал историк, библиотекарь Патриаршей библиотеки в Белграде Владислав Альбинович Маевский (18931975), написавший и выпустивший в 1931 г. книгу «Сербский Патриарх Варнава и его время». В отличие от других сербских архиереев, владыка Варнава официальную переписку с Архиерейским Синодом Русской Православной Церкви Заграницей всегда вел на русском языке[381].
При активном участии Сербских Первосвятителей – Димитрия, а затем и Варнавы с 1927 г. в Белграде возобновилось строительство собора во имя св. блгв. кн. Александра Невского (на месте русской походной часовни во время войны 1876–1877 гг.). Оно проходило под руководством сербского архитектора Пере Поповича, который внес некоторые изменения в первоначальный проект, и с участием русского архитектора Василия Михайловича Андросова. 23 ноября 1930 г. Святейший Патриарх Варнава освятил новосооруженный храм в присутствии короля Александра I Карагеоргиевича. Собор был возведен в сербско-византийском стиле, иконы для его иконостаса выполнили в мастерской Бориса Александровича Селянко. Король Александр I подарил мраморный иконостас из церкви св. вмч. Георгия с. Оплеца (изготовленный в России еще до Первой мировой войны) и большую икону св. блгв. кн. Александра Невского работы известного польского живописца Яна Матейко. На стенах были укреплены две мраморные доски: одна с надписью «Петру Великому, королю-освободителю», а другая – «Николаю Второму, Царю-Мученику». В памятке, изданной к освящению, говорилось: «Эта церковь из-за братской любви к России посвящается св. Александру Невскому, сыну князя Ярослава, великому боголюбцу»[382].