В своей речи на освящении храма Святейший Патриарх Варнава отметил: «Окончание этого сооружения ожидалось в течение нескольких десятилетий, от того момента, когда наши единоверные и единокровные братья русские двинулись из северного Петрограда, с холодных берегов Невы, чтобы прийти на помощь братьям на юге в самые тяжелые минуты их борьбы за свободу и веру православную. Тогда они, согретые духом св. князя Александра Невского, принесли с собою его св. икону и походную церковь, которая, по Промыслу Божиему, была поставлена на этом месте у берега Дуная, где после и воздвигнут сей великолепный храм, опять-таки в память святого русского князя. Сегодняшнее торжество освящения в нашей столице этого храма святого и благоверного князя Александра Невского есть преклонение всех нас, во главе с нашим обожаемым королем, перед этим святым и наша благодарность великому русскому народу, который всегда был на страже наших интересов, нашей Церкви и нашей нации в годы величайших страданий и рабства, а также в решительный час последней борьбы за освобождение и создание нынешней нашей мощной и великой Югославии»[383]. В середине 1930-х гг. в южном клиросе собора был установлен киот в память убиенных российского императора Николая II и югославского короля Александра I Карагеоргиевича.
Святитель Варнава неоднократно публично выражал свои антикоммунистические убеждения. Уже в его интронизационной речи говорилось о «преследуемом антихристами русском православном народе», об освобождении которого необходимо «усердно молиться». Жесткие антикоммунистические высказывания звучали и в последующих обращениях Патриарха к его пастве, например, в Рождественском послании 1936 г.[384] Именно к Сербскому Патриарху и к Римскому Папе обратились в январе 1932 г. с нотой несколько десятков тысяч бежавших в Китай из Сибири от коллективизации и раскулачивания крестьян, прося осудить преступления советской власти в отношении русского крестьянства[385]. Святитель Варнава был почетным председателем Исторического общества памяти государя императора Николая II и Комитета по сооружению храма-памятника царственным мученикам в Брюсселе (завершенного только в 1977 г.).
При этом Патриарх Варнава считал законным главой Русской Православной Церкви проживавшего в Москве Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и неоднократно оказывал ему поддержку. Так, в 1932 г., после того как глава русской Западно-Европейской епархии митрополит Евлогий (Георгиевский) перешел в юрисдикцию Константинопольского Патриархата, Сербский Первосвятитель направил Вселенскому Патриарху Фотию письмо, где возмущался его действиями. Через своих делегатов – епископов Бачского Иринея и Тимочского Емилиана Патриарх Варнава также сделал представление Константинопольскому Патриарху по поводу его канонически неправомерных деяний, «выразившихся во вмешательстве в дела автокефальной Российской Церкви». В это же время святитель Варнава отказался участвовать в намеченном на Афоне Всеправославном совещании, если на нем не будет представлена «Тихоновская» (необновленческая) Русская Церковь[386]. В 1933–1936 гг. Святейший Патриарх Варнава активно переписывался с митрополитом Сергием, пытаясь предотвратить запрещение архиереев РПЦЗ, однако, когда это не удалось, не смотря на угрозу разрыва со стороны Московской Патриархии, сохранил каноническое общение с ней[387].
Подобную, дружественную по отношению к Русской Православной Церкви Заграницей, позицию занимали и многие другие сербские архиереи, прежде всего учившиеся в российских духовных академиях. Так, например, епископ Нишский (будущий митрополит Загребский) Досифей (Васич) в письме от 16 февраля 1927 г. негативно оценивал разрыв митрополита Евлогия (Георгиевского) с РПЦЗ. Сам Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Антоний с особенной симпатией относился к митрополиту Сараевскому Петру (Зимовичу), епископу Пакрацкому Мирону (Николичу) и епископу Вршацкому Викентию (Вуйичу). В качестве убежденного русофила был известен епископ Мукачевско-Пряшевский Владимир (Раич) и т. д.[388]
Ведущими религиозными мыслителями Сербской Церкви в XX в. были два ее святых – епископ Николай (Никола Велимирович; 1880–1956) и архимандрит Юстин (Благое Попович, 1894–1978), при этом взгляды обоих имели ярко выраженную прорусскую и антизападную направленность. Владыка Николай родился в с. Лелич (Западная Сербия) в многодетной крестьянской семье. В детстве он был отдан в школу при монастыре Челие, затем окончил гимназию в г. Валево, Белградскую духовную семинарию, Бернский старокатолический университет (1908), философский факультет Оксфордского университета, Санкт-Петербургскую духовную академию (1914) и защитил пять докторских диссертаций. После выздоровления от туберкулеза Никола Велимирович в 1909 г. принял монашеский постриг в монастыре Раковица. В дальнейшем он преподавал в Белградской семинарии. Санкт-Петербургский митрополит Антоний (Вадковский) выхлопотал у российского правительства бесплатное путешествие для иеромонаха Николая по святым местам России, и с тех пор тот ни об одной другой стране мира не вспоминал с такой теплотой и любовью[389]. В 1932 г. он так писал о России: «Совесть наша заставляет нас плакать, когда русские плачут, и радоваться, когда русские радуются. Велик наш долг России. Может человек быть должен человеку, может и народ – народу. Но долг, которым Россия обязала сербский народ в 1914 г., настолько огромен, что его не могут вернуть ни века, ни поколения. Это долг любви, которая с завязанными глазами идет на смерть, спасая своего ближнего»[390].
В годы Первой мировой войны о. Николай на боевых позициях исповедовал и причащал сербских солдат, почти все свое жалование иеромонах перечислял на нужды раненых. В 1919 г. он был хиротонисан во епископа Жичского, а в 1920 г. переведен на Охридскую кафедру – древний город в Македонии. Здесь, в колыбели славянской письменности, где проповедовали святые братья Кирилл и Мефодий, владыкой Николаем, к тому времени уже зрелым духовным писателем, были созданы его знаменитые произведения: «Молитвы у озера», «Омилие», «Охридский пролог» и другие. В 1920-е гг. он одним из первых заговорил о необходимости почитания расстрелянной в России царской семьи. С 1931 г. владыка Николай служил епископом Охридским и Битольским, а в 1934 г. вновь занял Жичскую кафедру в центральной Сербии. Он также был известен как издатель «Синаксаря, или Житий святых» на сербском языке.
Понимая опасность сектантской пропаганды, епископ в середине 1920-х гг. возглавил «богомильческое движение», которое было призвано привлечь к Церкви массы простых крестьян. Движение богомильцев в 1936 г. насчитывало уже 200 тысяч организованных членов и к тому времени развернуло беспрецедентную в сербской истории миссионерскую деятельность. При этом для богомильцев, помимо славянофильских, были характерны антизападные, а иногда и антисемитские идеи, что находило отражение на страницах их печатных органов: «Христианское единство» («Hriscanska zajednica», главный редактор Драголюб Миливоевич) и «Миссионер» («Misionar»)[391].
Владыка Николай близко к сердцу принимал страдания любимой им Русской Церкви. Так, в 1920-е гг. он писал одному из русских эмигрантов: «Утешься, братик дорогой, Христос воскресе! И мы с тобой плачем, утешься. Все мы, православные, плачем над Святой Христовой Русью. Не спрашивай, за что Господь испытывает Россию, ибо написано: Господь, кого любит, того наказывает. Не ропщи на безбожников, терзающих русский народ. Раньше были монголы, теперь иные. Но и те и другие – идолопоклонники. Монголы поклонялись идолу из материи, теперешние палачи России поклоняются идолу материи. Настала в России великая жатва душ. В эти дни многострадальный русский народ наполняет рай больше, чем любой другой христианский народ на земле». При этом епископ Николай верил, что гонения на Церковь в России относительно скоро прекратятся и истина веры Христовой восторжествует. В письме неправославному священнику он отмечал: «Ни одна революция не завершилась тем, с чего началась. Этому учит нас прошлое. Часто то, что революция низвергает и разрушает, впоследствии торжествует как истина. И очевидно, что и славянская, и мировая миссия России не в том, что происходит там сейчас, но в том, что грядет после революции. Во всяком случае, сегодня крестные муки русского народа принесут миру непреходящую пользу. А сам русский народ выйдет из огня страданий более сильным, святым и славным, чем был прежде»[392]. Владыка активно участвовал в проведении праздника св. кн. Владимира в Белграде в 1932 г., назвав в эти дни историю России «тернистым путем к Христу»[393].
Архимандрит Юстин (Иустин, в миру Благое Попович) родился 7 апреля 1894 г. в многодетной семье потомственного священника в г. Вранье, в 1914 г. закончил Белградскую духовную семинарию, в период Первой мировой войны служил санитаром в армии, в 1916 г. принял монашеский постриг и в том же году поступил в Петроградскую духовную академию. Революция 1917 г. в России вынудила его уехать для продолжения обучения в Великобританию, где он в 1919 г. закончил теологический факультет Оксфордского университета. В 1919–1921 гг. о. Юстин работал в Афинах над докторской диссертацией «Учение святого Макария Египетского о тайне человеческой личности и тайне ее познания», которую защитил в 1926 г. С 1921 г. он в качестве доцента преподавал Новый Завет, догматику и патрологию в Духовной семинарии св. Саввы в Сремских Карловцах, начал издавать журнал «Христианская жизнь», в 1922 г. был рукоположен во иеромонаха, а в следующем году издал свой труд «Философия и религия Ф.М. Достоевского». Затем иеромонах был переведен преподавателем в Призренскую духовную семинарию. Отец Юстин был большим почитателем владыки Антония (Храповицкого) и считал себя его учеником[394].
В период работы в Сремских Карловцах иеромонах часто посещал митрополита и других русских эмигрантов. Хотя многие сербские архиереи негативно относились к журналу о. Юстина из-за его критичности, владыка Антоний и работники Синодальной канцелярии Русской Православной Церкви Заграницей читали «Христианскую жизнь» с симпатией и старались помочь редактору. Иеромонах Юстин в свою очередь часто писал в журнале о России и охотно предоставлял его страницы для публикаций русских эмигрантов. В статье 1923 г. о. Юстин даже назвал Русскую «Церковь-Мученицу» богочеловеческим явлением в безбожное время[395].
В 1930–1931 гг. иеромонах Юстин в качестве помощника епископа занимался миссионерской деятельностью в Прикарпатской и Пряшевской Руси, где происходило возвращение униатов в лоно православия, был выдвинут кандидатом на Мукачевскую епископскую кафедру, но отказался. Затем – с августа 1932 г. о. Юстин преподавал в Битольской духовной семинарии, а с 1934 г. работал профессором догматики и сравнительного богословия богословского факультета Белградского университета. В это время он опубликовал два тома «Догматика Православной Церкви» («Православная философия истины»), в 1938 г. стал одним из основателей Сербского философского общества.
В этот период архимандрит Юстин продолжал поддерживать тесные связи с русскими эмигрантами. В частности, на богословский факультет он был принят благодаря поддержке заведующего кафедрой церковной истории профессора А. Доброклонского. Отец Юстин также дружил с новым Первоиерархом Русской Православной Церкви Заграницей митрополитом Анастасием (Грибановским), протоиереем Алексием Нелюбовым, имел тесные связи и со св. иеромонахом (позднее архиепископом) Иоанном (Масимовичем)[396].
В 1930-е и последующие годы о. Юстин, которого его последователи называли «совестью Сербской Церкви», написал целый ряд богословских работ: «Православная Церковь и экуменизм», «Толкование на Евангелие от Матфея», «Толкования на послания Ефесянам», «Жизнь монашеская, по святым отцам», «На богочеловеческом пути», «Достоевский о Европе и славянстве», «Житие и труды св. Григория Паламы», пять томов толкований посланий апостола Павла и многие другие. В конце своей жизни он закончил капитальный труд – перевод на сербский язык 12 томов житий святых. В своих трудах архимандрит остро критиковал западную нехристианскую и нечеловечную цивилизацию, заявляя: «Европа минирована вулканическими противоречиями, которые, если не разрешатся, могут вскоре взорваться завтрашним уничтожением европейской культуры». Как отмечал епископ Николай (Велимирович), о. Юстин не предвещал уничтожения европейской культуры, но рыдал без слез над ее могилой, как и великий Достоевский[397].
Отношение же к русской церковной эмиграции правительства и значительной части интеллигенции Югославии было гораздо более прохладным, чем православного духовенства. По свидетельству архиепископа Никона (Рклицкого), сербская интеллигенция, из которой и выходили, в основном, государственные чиновники, «была в своем громадном большинстве европейского воспитания, взирала на европейские центры и европейские государства как на образцы для устройства своей страны, в Православной Церкви она видела только одно из проявлений своей прошлой исторической государственности, а к России и ее представителям относилась хотя и с личной симпатией, но считала их отжившими навсегда, как историческое прошлое»[398].
Впрочем, для части сербской элиты присутствие в стране многочисленной и интеллектуально активной русской эмиграции являлось желательной поддержкой. Наиболее позитивно к эмигрантам из России относились сербские националисты, к которым принадлежал и премьер-министр Королевства сербов, хорватов и словенцев в первой половине 1920-х гг. Никола Пашич. Поскольку Российская империя вступила в Первую мировую войну, защищая Сербию, и в результате войны была разрушена, русофилы в сербской элите рассматривали этот факт как определенное самопожертвование России. Но присутствие русской эмиграции положительно оценивалось не только националистами, но и унитаристами, которые до середины 1930-х гг. доминировали на политической сцене и боролись с сербским сепаратизмом ради упрочения югославского единства. В этом плане им была выгодна пропаганда многими русским эмигрантами, в том числе богословами и священнослужителями, идеи славянской солидарности.
Эти настроения разделял и югославский король Александр I Карагеоргиевич, много сделавший для оказания помощи русской эмиграции. Следует упомянуть, что Александр I в 1919 г. единственный из руководителей европейских государств официально признал белое правительство адмирала Колчака[399]. С глубоким уважением относился король и к Первоиераху Русской Православной Церкви Заграницей митрополиту Антонию (Храповицкому). Характерный случай в этой связи произошел в начале 1930-х гг. Гуляя по парку, Патриарх Варнава вез в кресле митрополита и случайно встретил короля, который сначала подошел под благословение владыки Антония, а уже затем Сербского Первосвятителя[400]. Активно помогала русским беженцам и сестра Александра I – княгиня Елена Петровна (1884–1962) – вдова князя Иоанна Константиновича Романова (расстрелянного в 1918 г. в России).
Однако 9 октября 1934 г. король Александр был застрелен в г. Марселе, вместе с министром иностранных дел Франции Луи Барту, болгарским боевиком Величко Димитровым, членом террористической организации, связанной с хорватскими усташами. Организация усташей была создана в декабре 1928 – январе 1929 гг. под руководством председателя Хорватской партии права Анте Павелича и вела нелегальную, главным образом террористическую борьбу за создание независимой Хорватии при активной поддержке фашистской Италии и нацистской Германии. Убийство короля Александра А. Павелич пафосно охарактеризовал как свержение усташским движением «кровавой белградской диктатуры»[401]. В свою очередь, после совершения этого акта, в интервью корреспонденту эмигрантской газеты «Царский вестник» Патриарх Варнава заявил, что русские и сербы имеют общих друзей и врагов, а король Александр был убит общими врагами Сербии и России[402].
В мае 1935 г. к Святейшему Патриарху Варнаве в г. Сремски Карловцы приезжала делегация Англиканской Церкви во главе с епископом Линкольским Хиксом. Входивший в состав делегации каноник Даглас рассказал Патриарху о посвященном положению религии в СССР собрании в лондонском храме св. Мартина, на котором присутствовал и будущий глава Русской Православной Церкви Заграницей архиепископ Анастасий (Грибановский). Выступавший на этом собрании архиепископ Кентерберийский заявил, «что между советской Россией и Британской империей не может быть истинных и дружеских отношений, прежде чем советская Россия не изменит своего отношения к Русской Церкви», после чего в храме были собраны большие пожертвования в пользу русского духовенства. Это сообщение было очень положительно воспринято Патриархом, но к поднятому на переговорах вопросу сближения Православной и Англиканской Церквей он отнесся с большой осторожностью, считая, что апостольское преемство англиканской иерархии не вполне установлено[403].
С осени 1935 г. Сербская Православная Церковь решительно сопротивлялась попыткам правительства подписать с Ватиканом конкордат (соглашение), который давал Римско-Католической Церкви большие права и ставил ее в привилегированное положение по сравнению с другими конфессиями. Однако в июне 1937 г. югославское правительство все-таки заключило с Ватиканом конкордат и представило его на ратификацию в скупщину.
Протесты Сербской Православной Церкви поддержали некоторые политические партии и движения, прежде всего националистическая организация «Збор