С 21 октября 1921 по 4 декабря 1926 гг. о. Георгий Шавельский был членом Епископского совета при управляющем русскими приходами в Болгарии, но в конце года узнал о прещениях, которые готовит ему Архиерейский Синод. Отец Георгий в спешном порядке подал прошение епископу Серафиму об увольнении из юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей, где так и не смог прижиться, и в декабре 1926 г. перешел в Болгарскую Православную Церковь. Сам он писал об этом в своих мемуарах так: «Я не стеснялся открыто высказывать свой взгляд. Это озлобило карловчан против меня. А.И. Пильц предупредил меня, что мне следует отказаться от дальнейшего служения в Посольской церкви и вообще поскорее выйти из-под Карловацкого начала, так как Карловцы собираются учинить мне какую-то ужасную неприятность. Не раздумывая ни минуты, я подал заявление епископу Серафиму об уходе, а Софийский митрополит Стефан тотчас принял меня в свою епархию, определив к служению к церкви Святых Седмочисленников…»[1122].
При этом протопресвитер сохранил связи с митрополитом Евлогием (Георгиевским). Так, в 1927 г. он по приглашению владыки приезжал в Париж для участия в комиссии, составлявшей ответ Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому), и посетил Клермонский съезд Русского студенческого христианского движения, которому горячо сочувствовал, а позднее неоднократно получал от митрополита приглашения для консультаций и трижды – «почетные предложения» переехать служить во Францию (последний раз в 1937 г.)[1123].
В 1930 г. о. Георгий определенно встал на сторону митрополита Евлогия в его конфликте с возглавлявшим Московскую Патриархию Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским). Конфликт произошел из-за того, что митрополит Сергий сначала потребовал от заграничного духовенства подписку о лояльности к советской власти, а затем, после того как митрополит Евлогий в Лондоне молился о гонимых в России христианах, обвинил его в политиканстве и запретил в служении[1124].
Выдающиеся организаторские способности, яркий проповеднический и педагогический талант протопресвитера уже вскоре были высоко оценены руководством Болгарского экзархата. Софийский митрополит Стефан (Шоков) предложил о. Георгию Шавельскому место почетного священника в столичном храме Святых Седмочисленников (равноапостольных Кирилла, Мефодия и пяти их учеников), где пастырь служил до своей кончины.
Близко знавший о. Георгия Шавельского по совместной жизни в Болгарии, Федор Бокач в своих воспоминаниях много писал о том всеобщем уважении, которым пользовался протопресвитер среди болгар: «Могу сказать, не обинуясь, что такой популярности, какою пользовался о. Георгий, я больше в своей жизни не встречал нигде и никогда. В один из своих заездов в Софию, на прогулке, я даже спросил, не болит ли у него рука от столь частого снимания шляпы в ответ на приветствия встречных. Кланялись ему не только русские, но еще больше болгары. Последние мне часто с восхищением говорили: “Той не прост поп, той като владика”. Св. Синод Болгарской Церкви не раз обращался к о. Георгию за советами. Помню случай, когда в Синоде между митрополитами возникло разногласие по какому-то маловажному для Церкви вопросу. Как водится в таких случаях, газеты не преминули поднять шум, и незначительный инцидент раздулся в целых скандал… И вот однажды у парадных дверей квартиры о. Георгия раздался звонок. Я открыл и удивился: передо мною стояли три старейших синодальных митрополита. Один из них прямо и сказал: “О. Георгий, мы к вам за советом. Рассудите нас, у вас большой опыт”. Отец Георгий дал совет, митрополиты приняли его во внимание, и через 2–3 дня в газете “Мир” появилось сообщение, что синодальные митрополиты сговорились… Когда преосвященный Тихон Берлинский, при посещении им Софии, отозвался об о. Георгии не совсем почтительно за то, что последний высказался в пользу митр. Евлогия, Болгарский Синод устами Старозагорского митр. Павла заявил еп. Тихону протест; а когда еп. Тихон пожелал дать объяснения председателю Синода, этот его не принял, а о. Георгию прислал трогательное сочувствие от имени всего Синода. Большинство митрополитов при встрече с о. Георгием, из почтения к нему, после благословения не давали целовать руку, ограничиваясь взаимным лобызанием. В храме Святых Седмочисленников, где был всегда штат священников из шести человек, о. Георгий занимал особое положение и считался “почетным священнослужителем”. Столичное духовенство при всяком появлении о. Георгия в его среде оказывало ему исключительное внимание; его советы принимались как нечто бесспорное и обязательное.
Огромнейшей популярностью пользовался о. Георгий среди студенчества богословского факультета и, особенно, среди молодых священников, которые, отправляясь в свои приходы, усердно просили о. Георгия их посетить и послужить. Идя навстречу этим просьбам, о. Георгий однажды предложил мне проехаться с ним в один из таких приходов и посмотреть, каким должен быть священник. Дали знать о приезде. Подъезжая к маленькому городку, где священствовал ученик о. Георгия (кажется, поп Михайлов), я обратил внимание на какую-то процессию, шедшую нам навстречу, и сказал, что, вероятно, мы попали на похороны. Но это были не похороны. Это ученик вышел встречать своего любимого учителя чуть ли не в составе целого прихода. Отец Михайлов обратился к о. Георгию с речью, в которой выразил благодарность за практические уроки, которые он теперь применяет к жизни, и высказал радость видеть его, своего учителя, там, где эти уроки воплощаются. Затем он снял свою камилавку и благоговейно поцеловал руку о. Георгия. Я впервые видел, как о. Георгий растерялся. После взаимных приветствий и представлений, после утомительного “банкета”, затянувшегося до позднего часа, о. Георгий взмолился и попросил отдыха.»[1125].
Как уже говорилось, протопресвитер с 1924 г. служил доцентом на богословском факультете Софийского университета. Здесь он, помимо других предметов, читал лекции по пастырскому богословию, которые нравились студентам и впоследствии легли в основу ставшей широко известной книги о. Георгия Шавельского «Православное пастырство», вышедшей в 1928 г. на болгарском и в 1930 г. на русском языках. Эта книга получила самые высокие отзывы со стороны православной иерархии и клира разных стран. Так, например, архиепископ Рижский и Латвийский Иоанн (Поммер) в своем письме из Эстонии от 6 сентября 1930 г. высоко отзывался об этой книге, отмечая, что она «дает ответы на самые животрепещущие вопросы пастырства и поэтому необходима каждому пастырю. Пастырским съездом Нарвской епархии здесь она рекомендована всем приходам и им предложено ее приобрести»[1126]. Митрополит Таллинский и Эстонский Александр (Паулус) в письме к о. Георгию от 20 июля 1930 г. писал, что «в нынешнее время, когда Православная Церковь находится в весьма стесненном положении и не в состоянии в полной мере развивать свою деятельность по отношению к богословской науке, Ваш труд представляет весьма отрадное явление, почему желательно самое широкое распространение Вашей книги»[1127].
Все названные священнослужители внесли свой вклад в развитие русской церковной жизни в Болгарии. К середине 1930-х гг. в стране существовали два русских мужских монастыря: Ямбольский Александро-Невский (Святого Спаса) и Асеновградский свв. Кирика и Иулитты. Летом 1924 г. настоятельство в Александро-Невском монастыре принял приехавший по приглашению владык Серафима (Соболева) и Феофана (Быстрова) из Королевства сербов, хорватов и словенцев иеромонах Амвросий (Курганов), позднее известный в русском зарубежье подвижник в сане схиархимандрита. В это время председатель Зарубежного Архиерейского Синода митрополит Антоний (Храповицкий) писал о. Амвросию: «И вот ты сам с своею восторженною душой и умением исполнять Божию службу, будешь одним из главных носителей иноческого духа, и ты некогда утвердишь братию свою. Вообще же, друг, не скорби. Огонь, который горит в твоей душе, не останется без материала для горения и на будущее время. Господь да благословит начало Вашего настоятельского послушания, как благословил Своих учеников, возносясь на небо»[1128]. Братия монастыря тогда состояла из пяти человек. Однако уже в 1925 г. «человеческая клевета изгнала» о. Амвросия из Болгарии, и он вернулся в Королевство сербов, хорватов и словенцев, где основал известную в дальнейшем Мильковскую русскую монашескую общину[1129].
После иеромонаха Амвросия настоятелем Александро-Невского монастыря служил архимандрит Сергий (Соболев), а наместником – иеромонах Кирилл, настоятелем же Асеновградской обители свв. Кирика и Иулитты был архиепископ Дамиан (Говоров). Кроме того, в Болгарии имелось девять русских приходов. В Софии при храме свт. Николая Чудотворца настоятелем до середины 1920-х гг. служил епископ Серафим (Соболев), затем – до своей кончины в конце 1928 г., протоиерей Василий Флоровский, а с 1929 г. – протоиерей Николай Владимирский. До революции о. Николай был настоятелем придворной церкви в императорском Ливадийском дворце в Крыму и Александро-Невского собора в Ялте, осенью 1920 г. покинул Крым с войсками генерала П.Н. Врангеля, через Константинополь приехал в Болгарию,
В храме свт. Николая пел замечательный хор – один из лучших в стране, которому в 1931 г. митрополит Антоний (Храповицкий) присвоил имя архиерейского, и в 1921 г. было образовано многочисленное церковное братство, занимавшееся главным образом церковно-просветительной и благотворительной деятельностью. Особенно активно оно заботилось о материальном обеспечении нетрудоспособных прихожан: обеспечивало больным эмигрантам бесплатные койки в больнице Русского Красного Креста и других клиниках, проводило специальный тарелочный сбор на бедных и т. д.[1131]
В Пловдиве русскому приходу предоставили в пользование болгарскую церковь свт. Димитрия Солунского (настоятелем служил протоиерей Александр Недельский). В Варне, где русская колония состояла из 7 тысяч человек, она также использовала переданный ей болгарский храм (настоятелем служил протоиерей Иоанн Слюпин). Продолжал действовать знаменитый русский храм Рождества Христова на Шипке, настоятелем которого был иеромонах Сергий (Чернов). В г. Пернике русская община в определенные дни использовала болгарскую церковь (настоятелем служил протоиерей Адриан Мышаков). В городах Пестере (Пещере) и г. Цареброде (вблизи г. Шумена) ситуация была похожей (в Цареброде община состояла из инвалидов русского дома призрения). В г. Руса (Рущук) русский приход также в определенные дни использовал болгарскую церковь. Наконец, в с. Княжево, в пригороде Софии, имелся свой храм св. вмч. Пантелеимона при русском инвалидном доме. Сначала инвалидам передали там уже существующее здание, затем был возведен еще один корпус, а со временем построили и церковь[1132].
Члены Архиерейского Синода Русской Православной Церкви Заграницей были первыми иерархами Поместных Православных Церквей, которые вступили в евхаристическое общение с Болгарским Экзархатом и этим совершили прорыв в его изоляции от православного мира. Для участия в Первом Русском Всезарубежном Соборе 21 ноября – 3 декабря 1921 г. в г. Сремски Карловцы решением Высшего Русского Церковного Управления за границей была приглашена и Болгарская Церковь, которую на Соборе представлял епископ Маркианопольский Стефан (Шоков, будущий экзарх). Это вызвало недовольствие Сербского Патриарха Димитрия, в результате отказавшегося посетить заседания, и владыка Стефан, узнав об этом, покинул Собор, оставив приветствие от Болгарского Синода. Участники Собора ответили на него благодарностью за прием в Болгарии российских беженцев[1133].
Управлявший русскими православными общинами в Болгарии епископ Серафим (Соболев) доложил Собору о своем крайне тяжелом положении из-за схизмы и невозможности сослужения с болгарским духовенством. Архиереи всесторонне обсудили этот вопрос и заявили, что они желали бы восстановить общение с Болгарской Церковью, но не могут превышать свои каноничные правомочия без участия других Поместных Церквей и в частности Константинопольской. Несмотря на это, продолжая практику Русской Церкви и основываясь на правилах (№ 71, 81, 88, 122 Карфагенского Собора и № 122 по нумерации в Кормчей), члены Собора в одном из своих определений разрешили русским священникам и диаконам совершать все виды богослужений и таинств с епископами и клиром Болгарской Церкви, как и русским епископам с болгарскими священниками. Однако между архиереями обеих Церквей разрешалось только совместное служение молебнов, панихид и прочее, но «никак не совершение Божественной литургии и других св. таинств Православной Церкви»[1134].
В конце декабря 1921 г. председатель Совета послов в Париже М.Н. Гирс обратился к архиепископу Евлогию (Георгиевскому) с просьбой попытаться урегулировать церковные отношения русских и болгарских священнослужителей в ситуации схизмы. В ответе владыки от 11 января 1922 г. говорилось, что речь идет о крайне сложном вопросе, который, несмотря на то, что русские иереи всячески пытались улучшить взаимоотношения, не может быть окончательно решен без согласия Константинопольского Патриарха[1135]. В то же время митрополит Антоний (Храповицкий), в ответ на неоднократные обращения епископа Серафима (Соболева), 19 декабря 1921 г. благословил русским зарубежным иерархам сослужить с болгарскими архиереями[1136].
И вскоре – в 1922–1923 гг. в различных городах Болгарии состоялось несколько совместных богослужений епископов Серафима (Соболева), Дамиана (Говорова) и Североамериканского архиепископа Александра (Немоловского) с болгарскими архиереями. Днем начала евхаристического общения между Зарубежной Русской и Болгарской Церквами стало 9 января 1922 г., когда епископ Серафим сослужил болгарским архиереям в русской Никольской церкви Софии. 5 марта того же года митрополит Пловдивский Максим служил вместе с епископом Дамианом, 9 июля 1922 г. Софийский митрополит Стефан совершил с владыкой Серафимом литургию в кафедральном соборе Святой Недели, а 9 января 1923 г. – в храме свт. Николая, 8 октября 1922 г. митрополит Варненский Симеон служил вместе с архиепископом Александром и т. д.[1137]
В 1923 г. епископ Лубенский даже участвовал в хиротонии Знепольского епископа Паисия (будущего митрополита Врачанского). После этого владыка Серафим настойчиво просил Архиерейский Синод РПЦЗ об официальном разрешении вопроса о взаимном молитвенном и богослужебном общении Русской и Болгарской Церквей[1138]. Протопресвитер Георгий Шавельский в 1922 г. в газетной статье «Русско-болгарские церковные отношения» также писал, что Болгарская Церковь «и в схизме сохранила всю неприкосновенность православной догматики, нравственности и обряда. Никто не сможет обличить ее в чем-либо неправославном»[1139].
В результате, 22 октября 1924 г. Архиерейский Собор в Сремских Карловцах разрешил русским архиереям совершать литургию совместно с болгарскими иерархами, приняв следующее постановление: «Не решая принципиального вопроса о болгарской схизме, но принимая во внимание, что сами греческие священнослужители во время войны служили и болгарскими, разрешить русским епископам служить с болгарскими епископами»[1140].
С этого времени сослужения русских и болгарских архиереев стали постоянными. Наглядным проявлением окончательного восстановления евхаристического общения стало совместное торжественное освящение архиереями двух церквей, в том числе будущим Первоиерархом РПЦЗ архиепископом Анастасием (Грибановским) и епископом Дамианом (Говоровым), кафедрального собора св. кн. Александра Невского в Софии 12–13 сентября 1924 г. В 1927–1929 гг. часто сослужил с болгарскими архиереями в храме св. кн. Александра Невского архиепископ Полтавский Феофан (Быстров), а в 1935 г. он служил в кафедральном соборе г. Варны вместе с Варненско-Преславским митрополитом Симеоном литургию по поводу переноса русской национальной святыни – чудотворной Курско-Коренной иконы Божией Матери из Софии в Варну. Следует отметить, что и управляющий западноевропейскими приходами Русской Церкви митрополит Евлогий (Георгиевский), находившийся тогда в юрисдикции Московского Патриархата, 29 апреля 1928 г. служил литургию в соборе св. кн. Александра Невского вместе с Софийским митрополитом Стефаном. А в 1938 г. митрополиту Стефану сослужил епископ Сергий (Королев), подчинявшийся митрополиту Евлогию, уже перешедшему в Константинопольский Патриархат[1141].
Болгарская Православная Церковь с самого начала оказывала большую помощь русским эмигрантам. Будущий Софийский митрополит Стефан – тогда архимандрит, протосингел Священного Синода, 19 января 1920 г. участвовал в создании Русско-болгарского культурно-благотворительного комитета – первой значительной общественной организации, которая помогала беженцам, и 4 апреля 1920 г. был избран ее постоянным председателем. В мае 1920 г. Священный Синод вместе с Болгарским Красным Крестом, Славянским содружеством и другими болгарскими и русскими организациями предложил основать единый объединенный Комитет помощи русским беженцам, председателем которого был снова избран архимандрит Стефан. Окружным посланием Синод указал организовать епархиальные комиссии по сбору помощи русским беженцам. Своими выступлениями о. Стефан способствовал получению Болгарией так называемого беженского займа, что должно было значительно облегчить положение вынужденных переселенцев[1142].
12 декабря 1920 г. состоялось первое заседание Совещания представителей общественных благотворительных организаций в Софии, на котором от Священного Синода присутствовал архимандрит Стефан, а от Русского православного братства – протопресвитер Александр Рождественский и А.Г. Покровский. Вскоре после своей хиротонии 7 марта 1921 г. во епископа Маркианопольского, викария Софийской епархии, владыка Стефан 20 мая был назначен национальным комиссаром по вопросам русских беженцев и болгарским представителем в Верховном комиссариате Лиги Наций в Женеве, председателем которого был Ф. Нансен. В первом докладе по этому поводу премьер-министру Александру Стамболийскому епископ Стефан настаивал, чтобы Болгария приняла возможно большее число русских беженцев. По его словам, «жертвы, которая принесла и еще необходимо принести Болгарии для русских, возвратятся стократно завтрашней, возрожденной Россией, единственным естественным союзником и чистосердечным покровителем Болгарии». А 14 сентября 1922 г. владыка в докладе Совету министров писал: «Русскому изгнанничеству по его трагичности нет равных в мировой истории, а описать его просто невозможно»[1143].