Отрицание смерти

Тем не менее, что мы можем сказать об этой проблеме, если даже Юнг, который всегда полагался на Бога, все еще мог потерять сознание под бременем жизни? Вероятно, в конечном счете только это: что все люди приходят сюда, чтобы исчерпать себя, и проблема идеальной иллюзии никого от этой необходимости не избавляет. Он касается только вопроса о наилучшем качестве работы и жизни, которого могут достичь люди в зависимости от их убеждений и способностей, на которые они опираются. И этот предмет, как мы уже сказали, является предметом обсуждения самой эмпирической науки психологии. Мы должны рассуждать о наивысшей актуализации, которой может достичь человек. В своей конечной точке психологическая наука снова встречается с вопрошающей фигурой Кьеркегора. Какое мировоззрение? Какие полномочия? За какой героизм?

 

Глава десятая

Фрейд был прав, увидев центр всей картины в фаллической матери и связав это напрямую с комплексом кастрации. Но он ошибался, обозначив сексуальную сторону вопроса как суть этого образа – иными словами, взяв производное (сексуальность) и сделав это первичным (экзистенциальная дилемма). Желание, испытываемое по отношению к фаллической матери, а также ужас перед женскими гениталиями вполне может быть опытом, универсальным для человеческого существа – в равной степени для девочек и мальчиков. Причина же этого в том, что ребёнок хочет видеть всемогущую мать, чудесный источник всей его защищённости, поддержки и любви, как настоящее богоподобное существо, цельное, стоящее выше случайного разделения на два пола. Страх перед кастрированной матерью является, таким образом, страхом перед угрозой всему его существованию, так как его мать оказывается существом животным, а не трансцендентным ангелом. Его судьба, которой он вследствие этого страшится, которая отвращает его в ужасе от матери, заключается в том, что он – тоже «павшее» телесное существо, то самое, которое он так тщится превозмочь в своей анальной стадии. Ужас перед женскими гениталиями, таким образом – это шок крошечного ребёнка, который весь внезапно – до достижения шестилетнего возраста – обращается в философа, трагического актёра, который должен стать взрослым человеком задолго до того, как пришло его время, и который должен полагаться на мудрость и силы, которых у него нет. И снова это бремя «первичной сцены»: её суть не в том, что она пробуждает не похороненные сексуальные вожделения в ребёнке или агрессивную ненависть и зависть по отношению к отцу, а скорее в том, что она полностью запутывает его представления о природе человека. Ромм наблюдала у своего пациента следующее:

«Своё недоверие ко всем он объяснял, главным образом, разочарованием, вызванным его открытием наличия сексуальных отношений между его родителями. Мать, которая мнилась ангелом, обратилась в человека, созданного из плоти.»

Это просто восхитительно: ну как можно доверять людям, которые выступают за приоритет культурно обусловленного морального кодекса, «ангельскую» защищённость от разложения тела, и кто в то же время отбросил всё это в своих самых интимных отношениях? Родители – это боги, которые устанавливают стандарты для самой большой победы, и чем более однозначно они сами воплощают это, тем более надежным будет подающая надежды личность ребенка. Когда они сами вовлечены в хрюкающие и кряхтящие занятия животных, ребенок находит это "отвратительным": чувство отвращения возникает, когда подрывается прямое значение происходящего. Вот почему, если он никогда не был свидетелем первичной сцены, ребёнок часто сопротивляется откровенным рассказам своего уличного приятеля о том, что его родители тоже, как и все остальные, вступают в половую связь. Насколько уместным было замечание Л.Н. Толстого о том, что столь многое отделяет его от новорожденного ребёнка, но столь малое – от ребёнка пяти лет; за эти пять лет ребёнок должен взять на себя все экзистенциальное бремя человеческого состояния. В действительности, не так уж много остаётся ему узнать об основах своей судьбы за всю свою оставшуюся жизнь.

Юнг увидел желаемое значение и центральную роль гермафродитного образа с большой ясностью и историческим размахом, так же, как и Ранк во всех своих работах, и Босс, и Браун. Нет ничего более красноречивого и точного, чем слова пациентки психоаналитика, фетишистки, которая «порицала отвратительную оболочку своего тела», сказав: «Я бы хотела сорвать эту кожу. Если бы у меня не было этого дурацкого тела, я была бы такой же чистой снаружи, какой чувствую себя внутри».

Тело – это, определенно, препятствие для человека, гниющее бремя вида поверх внутренней свободы и чистоты личности. В этом смысле основная проблема жизни состоит в том, будет ли вид (тело) преобладать над индивидуальностью (внутренним я). Этим объясняется вся ипохондрия: тело представляет собой главную угрозу для существования человека как самовоспроизводящегося существа. Это также объясняет сны детей о том, что их руки превращаются в когти. Эмоциональный посыл состоит в том, что они не могут контролировать свою судьбу, что случайное попадание в тело препятствует и ограничивает их свободу и определяет их. Одна из любимых игр детства – «прикалывать ослу хвост». Есть ли лучший способ избавиться от беспокойства по поводу случайности распределения физических форм, чем играючи переустроить природу с той же небрежностью, с которой она, кажется, разместила части тела? В душе дети – это Пикассо, протестующие против произвола внешних форм и утверждающие приоритет внутреннего духа. Тревога по поводу тела проявляется также в «анальных» снах, когда люди обнаруживают себя испачканными содержимым туалетов, чьей-то брызжущей мочой – будучи в своих лучших нарядах в разгаре самых важных дел. Несомненно, фекалии – это угроза человеческому роду. Мы видим эту путаницу между символической трансцендентностью и анальной функцией в психоаналитической литературе. Пациент Роммса: «Когда бы он ни чувствовал себя социально, финансово или сексуально незащищенным… у него развивались метеоризм и диарея». Или вот ещё: «Ему снился отец, выступающий перед аудиторией. Внезапно он заметил, что пенис его отца обнажился». Иными словами, в чём правда состояния человека? В телах или в символах? Если это не так очевидно, значит, где-то скрывается ложь, которая представляет собой угрозу. Другой пациент коллекционировал книги «и всегда испытывал потребность испражниться, когда заходил в книжный магазин». Его собственное литературное творчество сдерживалось его телесными страхами. Как мы неоднократно отмечали, дети действительно приучаются к туалету из-за экзистенциальной тревожности тела. Нередко вызывает жалость то, насколько они бывают разбиты, если случайно намочили штаны, или как быстро и легко они уступают общественной морали и больше не мочатся и не испражняются на улице, «где кто-то может увидеть». Они делают это совершенно самостоятельно, даже будучи воспитанными самыми раскрепощёнными родителями. Очевидно, что их сдерживает смущение перед своим собственным телом. Можно сделать довольно категоричный вывод о том, что ипохондрии и фобии – это очаги ужаса перед жизнью и смертью, которые охватывают такое животное, которое не хочет им быть. Уже в ранней статье Фрейда о «Человеке-крысе» ясно указывалось, что смерть и разложение являются центральными темами синдрома навязчивой идеи, и недавно это было блестящим и бесспорным образом развито в работах европейских экзистенциальных психиатров, особенно Штрауса. Психоаналитическая литература по фетишизму после Фрейда очень ясно показывает то, что Ранк уже замечал до него: что ребёнка действительно беспокоит телесность. Филлис Гринакр представила окончательное клиническое заключение по этому поводу в серии очень важных статей, где утверждается, что страх кастрации задолго предшествует фактическому эдипальному периоду; это в большей степени проблема чувства глобальной уязвимости, чем сугубо сексуальная проблема. Это значительное развитие идей Фрейда.

На своем любимом техническом языке психоаналитики говорят, что тревога кастрации «в особенности отягчена... сильной примесью оральных и анальных тенденций». Другими словами, это проблема всей телесной ориентации на реальность. В истории фетишистов мы снова и снова видим, что они подвергаются ранним травмам, связанным с телесным разложением и смертью.

Наиболее значительными травмами являются те, которые вызваны свидетельством какого-то особенно калечащего психику события: увечья, смерти или несчастного случая, операции, аборта или домашних родов. Если мы посмотрим на статью Фрейда 1938 года, в которой он очерчивает развитие случая фетишизма и подчеркивает вид женских гениталий, совмещённый с мастурбацией и угрозами кастрации как раз в начале фаллической фазы, и заменим «угрозу кастрации» на «вид изуродованного и истекающего кровью тела», я думаю, мы можем представить себе, что происходит с некоторыми детьми.

Это было бы естественно, в особенности, если бы сам ребёнок перенёс травмирующую болезнь или болезненную операцию. У одного из пациентов Фенихеля было выпадение прямой кишки, которую его матери приходилось возвращать на место каждый раз после того, как он опорожнял кишечник. Неудивительно, что его преследовал страх, что его кишечник может выпасть в унитаз. Представьте, себя уязвимым в такой степени, что вас нужно собирать по частям. Неудивительно, что пациент был одержим страхом смерти, что его тревога о кастрации была непреодолимой, что он думал, что его мёртвая мать или пенис сестры могли быть спущены в канализацию, как фекалии и вода в ванне – или как его кишечник. Мир не особо разбирается в том, что смывает с тел; вещи просто таинственным образом исчезают. Один из пациентов Лоранда, мальчик четырех лет, не мог понять, почему у девочки, которую он видел в лагере, не было пальцев на руке или почему у одного из его родственников не было ноги. Он не мог войти в одну комнату с мужчиной и убегал с криками при звуке его голоса. Он спрашивал доктора тихо и со страхом в глазах: «Вы ведь не сделаете так, что я исчезну?». Здесь мы снова видим в ребёнке философа, наравне с Уайтхедом выражающего озабоченность одним из двух величайших бед организменной жизни: тем, что «вещи исчезают».

Один из основных выводов, к которому Гринэкр пришел касательно фетишистов, заключался в том, что их излишне раннее развитие было вызвано рядом схожих вещей: сильными травмами, нарушениями в отношениях матери и ребёнка, неполноценными условиями жизни в семье при отсутствии отца или с очень слабым отцом, не дающим ребёнку качественную модель поведения сильного взрослого. Подобные факторы приводят к одному основному расстройству: у этих людей не было уверенности в своем теле, выражаясь не-клиническими терминами. Саймон Наглер в своей значимой статье проследил всю проблему фетишизма вплоть до низкой самооценки, чувства неполноценности и, следовательно, страха перед мужской ролью. Эти акценты являются важной модификацией позиций Фрейда, так как подчеркивают роль развития, а не инстинкта. Фрейду не хватало богатой теории развития, которая появилась с тех пор, поэтому для него должно было оставаться загадкой, почему одни люди становятся гомосексуалистами, а другие фетишистами, и всё же подавляющее большинство не становятся ни тем, ни другим, но в то же время преодолевает ужас перед женскими гениталиями. Если бы дело было в инстинкте, относительно незатронутом опытом развития, то действительно эти вещи были бы загадкой. Этот упор на единообразный инстинкт, а не на индивидуальное развитие, был одним из главных недостатков ранних работ Фрейда. Саймон Наглер же заходит так далеко, что хочет полностью отвергнуть идею страха кастрации; он также ставит под сомнение образ фаллической матери. Однажды я согласился с ним в некоторых из моих нескромных и неполноценных попыток понять фетишизм; но теперь уже стало ясно, что такое его чрезмерное упорство во взглядах было глупым. Комплексная теория фетишизма должна признать центральную роль неуязвимой фаллической матери, гермафродического образа; она должна принять общий страх кастрации как базовое чувство уязвимости тела; и она должна включать в себя историю развития, которая делает одних людей более слабыми и более тревожными, чем другие, перед лицом опыта.

Идея низкой самооценки, конечно, значительна, но мы должны помнить, что самооценка – это прежде всего не символическая проблема, а активная, организменная проблема. Она укореняется через элементарный физический опыт младенца, который даёт ему уверенный нарциссизм, чувство неуязвимости. Высокая самооценка означает сильное чувство неуязвимости, которое можно приобрести тремя основными способами. В первую очередь это проистекает из силы другого человека – матери, в том случае, когда она является надёжной опорой и не слишком сильно мешает собственной деятельности ребенка, а также от фигуры сильного отца, с которым ребёнок может идентифицировать себя. Второй источник сил для преодоления уязвимости – это тот, о котором мы уже упоминали: надёжное владение собственным телом как безопасным местом под своим контролем. Очевидно, что эта безопасность может быть ослаблена травмами, а также качеством семейного окружения в раннем возрасте. Третий способ обретения власти – это, конечно, культурный проект causa-sui, символика и инсценировка нашего преодоления животной уязвимости. (Мы вскоре увидим, насколько важен этот третий источник для фетишизма.) Только эти три вещи, взятые вместе, могут дать нам целостное представление о динамике фетишизма.

Проблема личной свободы против видового детерминизма

Итак, большинство людей избегает крайнего фетишизма, потому что каким-то образом они получают возможность использовать свое тело «так, как задумано природой». Они выполняют свою видовую роль в половом акте с партнером без особенной угрозы для себя. Но когда тело действительно представляет огромную угрозу для своего хозяина, тогда, по логике, видовая роль становится пугающей рутинной работой, возможно, даже уничтожающим опытом. Если тело настолько уязвимо, тогда человек должен бояться умереть, когда полностью погружается в телесные активности. Я думаю, эта идея хорошо иллюстрирует то, что переживает фетишист. С этой точки зрения мы могли бы рассматривать любые извращения как протест против подавления индивидуальности стандартизацией видов.

Ранк развил эту идею в своей работе. Единственный способ, которым человечество могло действительно контролировать природу и возвыситься над ней, - это преобразовать половое бессмертие в индивидуальное бессмертие. Ранг очень убедительно резюмирует последствия этого:

... по сути, сексуальность – это коллективное явление, которое человек на всех этапах цивилизации хочет индивидуализировать, то есть контролировать. Этим объясняются все [!] сексуальные конфликты в личности, от мастурбации до самых различных извращений, и прежде всего, стремление сохранять тайну своей сексуальности и сексуального поведения отдельными людьми как выражение личной склонности индивидуализировать в ней как можно больше коллективных элементов.

Другими словами, извращение – это протест против видового сходства, против погружения индивидуальности в тело. Это даже центр личной свободы по отношению к семье, собственный секретный способ заявить о себе вопреки всяким стандартам. Ранк даже выводит захватывающую мысль о том, что Эдипов комплекс в классическом понимании Фрейда может быть попыткой ребёнка противостоять семейной организации, послушной роли сына или дочери, поглощённости коллективом, утверждая свое собственное эго. Таким образом, даже в своем биологическом выражении Эдипов комплекс может быть попыткой превзойти роль послушного ребенка, обрести свободу и индивидуальность через секс, через слом семейной организации. Чтобы понять это, мы должны ещё раз подчеркнуть основной мотив человека, без которого нельзя понять ничего, связанного с жизнью – самовоспроизводство. Человеческий опыт делится на два вида – физический и ментальный, или телесный и символический. Таким образом, проблема самовоспроизводства проявляется в двух различных формах. Одна – тело – стандартизирована и дана изначально; другая – «я» – персонализируется и достигается. Как именно человек собирается добиться успеха, как он собирается оставить после себя копию самого себя или часть себя, чтобы продолжить жить? Он собирается оставить после себя копию своего тела или своего духа? Если он производит потомство телесно, он решает проблему преемственности, но в более или менее стандартизированной видовой форме. Хотя он увековечивает себя в своем потомстве, которое может напоминать его и может нести часть его «крови» и мистические качества его семейных предков, он может не чувствовать, что действительно увековечивает свое собственное внутреннее «я», свою особую личность, свой дух как он есть. Человек хочет добиться чего-то большего, чем просто животная преемственность. Отличающей человека проблемой с незапамятных времен была потребность одухотворить человеческую жизнь, перевести её в плоскость бессмертного, за пределы циклов жизни и смерти, которые характерны для всех других организмов. Это одна из причин того, что сексуальность с самого начала находилась под табу; её нужно было поднять с уровня физического оплодотворения на духовный.

Подходя к проблеме преемственности или самовоспроизводства в её полной, дуалистической природе, Ранк смог понять более глубокие значения греческого гомосексуализма:

В этом свете любовь к мальчикам, которая, как говорит нам Платон, постоянно нацелена на улучшение и совершенствование любимого юноши, определенно выглядит как. . . духовное совершенствование в другом человеке, который превращается в достойного преемника уже здесь, на земле; и это происходит не на основе биологического воспроизводства собственного тела, а в смысле духовного символизма – бессмертия в ученике, младшем.