Наш третий масштабный подход к проблеме невроза лежит в плоскости истории. И он, на самом деле, является наиболее важным из всех, поскольку включает в себя все остальные. Мы поняли, что феномен невроза на базовом уровне можно рассматривать как проблему личностную, а на ином уровне - как проблему иллюзии, творческой культурной игры. Исторический аспект включает в себя оба этих подхода. Качество культурного спектакля, творческой иллюзии, варьируется в зависимости от типа общества и исторического периода. Другими словами, индивиду проще перейти черту клинического невроза в тех моментах, где задача жизнеутверждения решается им самим за счёт его собственных сил. Ранк смог обосновать вопрос о неврозе как проблему историческую, а не клиническую. Если история представляет собой триумф идеологий бессмертия то, в таком случае людские проблемы можно трактовать как критику таких идеологий. Можно судить о степени их всеобъемлемости, убедительности, о той легкости, с которой им удается придать человеку чувство уверенности и безопасности в рамках своего героизма. Современную жизнь характеризует крах всех традиционных идеологий бессмертия, их неспособность к тому, чтобы пробудить и впитать в себя человеческое стремление к само-увековечиванию и героизму. Сегодня невроз является проблемой мирового масштаба ввиду исчезновения убедительных мифов о героическом апофеозе человека. [27] Всему этому подведен лаконичный вывод в небезызвестных наблюдениях Пинеля о том, как больница для душевнобольных Сальпетриер опустела во времена Французской Революции. Все невротики нашли драму для коллективного участия и реализации своей героической идентичности. Этого было вполне достаточно.
Кажется, будто бы современный человек более не способен отыскать свой героизм в повседневной жизни, как это делали люди традиционного общества, просто выполняя свои рутинные обязанности по продолжению рода, труду и поклонению символам. Современному человеку нужны всё новые и новые революции и войны, как только прежним приходит конец. Такую цену платит современный человек в дань утрате актуальности духовного аспекта своей жизни. Стоило ему свергнуть идеи души и Бога, как он оказался безнадёжно оставленным на волю себя самого, собственных сил и тех немногих, кто есть рядом с ним. Даже наши любимые и родные остаются ловушкой разочарования, поскольку они не могут заместить собой абсолютную трансцендентность. Можно сказать, что они представляют собой весьма неубедительную иллюзию, в смысле нашего обсуждения. [28]
Ранк увидел, что такая высокая степень самоосознанности оставила современного человека с опорой только на ресурсы собственные, Ранк назвал его “психологическим человеком”. Это подходящий эпитет во многих смыслах. Современный человек стал психологическим из-за изоляции от защитных коллективных идеологий. Ему пришлось утверждать себя изнутри самого себя. Но ему также пришлось стать психологическим, по причине такого вектора эволюции современной мысли, когда она вышла из контекста религии. Внутренняя жизнь человека традиционно представлялась как область души. Однако, в 19-ом веке, учёные захотели перехватить эту тотальную область суеверия у церкви. Они хотели сделать внутреннюю жизнь человека свободной от мистики и подчинить закону причинности. Учёные отказались от слова “душа” и начали говорить о “я”, изучать как оно развивается в ранних отношениях ребенка и матери. Великие чудеса языка, мысли, морали теперь могли рассматриваться как продукт социальный, а не результат божественного вмешательства. [29] Это был великий прорыв в науке, который завершился только работами Фрейда; но именно Рэнк увидел, что эта научная победа поставила больше проблем, чем решила. Наука думала, что навсегда избавилась от проблем души, сделав внутренний мир предметом научного анализа. Тем не менее, немногие были готовы признать, что такой подход оставил нетронутой душу как понятие, объясняющее внутренние энергии организмов, тайну сотворения и основания жизни. Не имеет значения, если мы обнаружим, что внутренние принципы человека относительно его самого, его мира, даже его самосознания в языке, искусстве, смехе и слезах, - всё встроено в него социумом. Нам так и не удалось объяснить природу внутренних сил эволюции, что привели к развитию животного, способного к самосознанию, что мы до сих пор подразумеваем под “душой” - тайну смысла организменной осознанности, внутреннего динамизма и пульсаций природы. С этой точки зрения, истерическая реакция верующих в 19-ом веке на Дарвина только показывает всю ненадёжность и закостенелость их веры. Они не были открыты к прямому и простому благоговению и изумлению, принимая слишком многое на веру и, когда Дарвин лишил их чувства “исключительной изумленности”, они оказались не живее мёртвого.
Однако, у триумфа научной психологии было больше неоднозначных эффектов, помимо того факта, что он оставил нетронутой душу, которую был призван изгнать. Если свести душу к “я”, а “я” к ранней обусловленности ребёнка, что остаётся? Остаётся индивидуальный человек, и от этого никуда не деться. Я имею в виду, что обещание психологии, как и всей современной науки, состояло в том, что она откроет эру счастья человека, показывая ему, как все работает, как одно вызывает другое. Затем, когда человек познает причину событий, всё, что ему останется сделать, это овладеть природой, включая его собственную, и его счастье наверняка обеспечено. Но здесь нам предстоит столкнуться с заблуждением психологического самоанализа, которое среди учеников Фрейда фактически осознал один лишь Ранк. Учение о душе показало человеку причину его посредственности, никчёмности и виновности; и оно дало ему средство, с помощью которого он мог избавиться от этого зла и обрести счастье. Психология также надеялась показать человеку, почему он себя так чувствует; надежда была на то, что если отыскать людские мотивы и показать человеку, почему тот чувствует себя виновным и плохим, он сможет принять себя и стать счастливым. Но на самом деле психологии удалось отыскать лишь
А теперь к сути нашего вопроса: ранняя обусловленность и конфликты с объектами, чувство вины по отношению к конкретным лицам и тому подобное - лишь часть проблемы человека. Ложь
“...психология, что постепенно пытается вытеснить религию и идеологию морали, способна на это лишь частично, поскольку в своей сути, это преобладающе негативная и разделяющая идеология…” [30]
Психология сводит причину личного несчастья к самому человеку, оставляя его наедине с собой. Но нам известно, что универсальная и основная причина личной порочности, вины и неполноценности находится в рамках земного существования и отношения к нему человека как символического животного, которому нужно найти своё безопасное место. Проанализируй он хоть весь мир, это не даст ему возможности узнать
“Невротик, который представляет собой продукт краха всей человеческой идеологии Бога, также является наглядным олицетворением психологического смысла этого явления. Ему не было объяснения с точки зрения Фрейдистского психоанализа, который охватил пациента только с позиции деструктивного процесса его персональной истории без учета культурного развития, которое породило этот тип.” [31]
Неспособность понять это ведёт к риску поставить невротика в куда более затруднительное положение, оградив его от широкого взгляда на мир, который ему так необходим. Как говорит Ранк:
“...наконец-то нашелся понимающий психоаналитик, что вернул осознанного невротика к самым истокам самопознания, от которого тот пытался скрыться. В целом, психоанализ провалился с терапевтической точки зрения, поскольку он более провоцировал человеческое самокопание, нежели исцелял от его интроспекции.” [32]
Или лучше будет сказать, несостоятельность психоанализа как терапии проявилась, когда он фетишизировал причины человеческого несчастья в проблеме сексуальности и стал претендовать на всеобъемлющую интегральность. С опорой на Ранка мы можем заключить, что религия “ничем не хуже психологии”, которая пыталась стать для неё заменой. [33] В каких-то случаях она очевидно даже лучше, поскольку она затрагивает действительные причины универсального чувства вины; в каких-то случаях многим хуже, ведь, как правило, она укрепляет родительские и социальные авторитеты, и придаёт узам косвенной вины куда более сильный и деформирующий характер.
Невозможно ответить на разрушительную релятивизацию Ранка касательно современной психологии. [34] Достаточно оглянуться на растущий рынок гуру психологии, чтобы понять живой исторический колорит этого явления. Современный человек начал смотреть внутрь себя в 19 веке, потому что он надеялся обрести новое и надёжное бессмертие. Он желал героического апофеоза, как и все люди всю свою историю - но теперь уже никто не даст ему этого, кроме его психологического гуру. Человек сам завёл себя в тупик. В этом смысле, как сказал Ранк (с вероятной долей юмора и иронии): “психотерапевты, так сказать, продукт невротика в дань его болезни.” [35] Современному человеку нужна сущность, к которой можно обратиться в смысле духовной и моральной зависимости, и, так как час Бога прошёл, терапевту требуется Его заменить - также, как это делали любовник или родители. Уже несколько поколений психоаналитики, не осознающие исторического аспекта проблемы, пытаются выяснить по какой причине “прекращение переноса” в терапии зачастую является столь дьявольски сложной проблемой. Если бы они читали и понимали Ранка, они бы быстро поняли, что “сущность” терапевта представляет собой нового Бога, который призван заменить былые коллективные идеологии освобождения. Поскольку индивидуум не может выполнять роль Бога, это даёт порождает поистине
В этом смысле, как чутко заметил Ранк, на самом деле психоанализ притупляет эмоциональную жизнь пациента. Человек желает сфокусировать свою любовь на абсолютном измерении силы и ценности, а аналитик говорит ему, что всё сводится к эпизоду его раннего возраста, и поэтому относительно. Человек жаждет найти и испытать непостижимое, а аналитик рассказывает насколько все в мире прозаично, насколько клинически объяснимы все наши глубочайшие онтологические мотивы и чувства вины. Человек, таким образом, остаётся лишенным той абсолютной загадки, которая ему так необходима, единственное всемогущее, что остается, - это человек, который это объяснил. [37] И поэтому пациент изо всех сил цепляется за аналитика и боится завершить анализ.
Чем больше мы постигаем, изучая Ранка, тем более его мысль сходится с Кьеркегором - и это наиболее примечательно, как мы теперь понимаем со всей полнотой, ввиду куда большей сложности клинического психоанализа. Теперь должно быть ясно, что такое смешение Ранка и Кьеркегора - не слепое повиновение идеологии, но действительная научная переработка проблемы человеческого характера. Они оба пришли к одному и тому же выводу после самого исчерпывающего психологического поиска: что при самом глубочайшем подходе в научном описании, психология вынуждена уступить “теологии” - то есть, мировоззрению, что способно принять в себя все конфликты и чувства вины индивидуума и предложить ему возможность какого-либо героического апофеоза. Человек не способен вынести свою собственную никчёмность без возможности перевести её во что-то полное смысла на самом высшем уровне. Здесь Ранк и Кьеркегор сходятся в одном из самых изумительных исторических слияний мысли: что грех и невроз это два способа говорить об одной и той же вещи - полной изоляции индивидуума, его дисгармонии с остальной природой, его гипериндивидуализме, его попытке воссоздать свой собственный мир из самого себя. И грех и невроз представляют собой желание индивида быть больше, чем он есть на самом деле, его отказ признать свою космическую зависимость. Невроз, как и грех, является попыткой воздействовать на силы природы, притворством, что проекта
Резюме Ранка на тему мировоззрения невротика в то же время подходит и классическому грешнику:
“Невротик утрачивает всякую коллективную духовность и совершает героический жест, ставя себя полностью в предел бессмертия своего собственного эго, как это ясно показывают наблюдения и космические фантазии психотиков.” [39]
Но мы знаем, что такая попытка обречена на провал, попросту потому что человек не способен утвердить свой собственный героизм; он не может найти себе места в его собственном космическом устройстве и заставить себя в это поверить. Он вынужден жить в мучительных сомнениях, если он вообще остаётся в контакте с реальностью. Как только невротик эту связь теряет, все сомнения исчезают - это и есть определение психоза: полностью нереальное убеждение в самоутвержденнии космического героизма. “Я есть Христос”. В этом смысле, как говорит Ранк, невроз представляет собой стремление к “индивидуальной религии”, самостоятельному бессмертию. [40]
У греха и невроза есть и другая сторона: это не только лишь их нереальное самовозбуждение из-за отказа принять свою тварность, но и наказание за обострённое самосознание - неспособность найти утешение в общих иллюзиях. Результатом служит то, что грешник (невротик) чрезмерно сознателен в том самом аспекте, что он пытается отрицать: его тварности, ничтожности и негодности. [41] Невротик вынужден воспринимать человеческое состояние в его истинности, что изначально являлось причиной его изоляции и индивидуации. Он попытался выстроить приукрашенный личный внутренний мир из-за своей внутренней тревоги, но жизнь берёт своё. Чем больше он отделяется и расширяет себя, тем больше в нём тревоги. Чем больше он искусственно идеализирует себя, тем более подчёркнуто он себя критикует. Он колеблется между двумя крайностями - “Я всё” или “Я ничто”. [42] Но совершенно очевидно, что если человек собирается быть
Но теперь мы можем увидеть историческую разницу между классическим грешником и современным невротиком: и тот и другой испытывают естественность человеческой неполноценности, только сегодня невротик лишён символического мировоззрения, идеологии Бога, что бы придала смысл его никчёмности и перевела её в героизм. Традиционная религия превратила осознание греха в условие спасения; но мучительное ощущение пустоты у невротика теперь даёт ему право только на жалкое угасание, милосердное освобождение в одинокой смерти. Нет ничего плохого в том, чтобы быть ничем
ebooksa