— Где ж костры, дочка? — посмеивался в усищи он, глядя аккурат на три дымных пуповины, ровно, гладко уходящие в небо (добрый знак!). Народу на площадке уже собралось будь здоров. Кто-то хотел лично посмотреть, как возжигают костры, кто-то занимал выгодные места для торговли, а кто-то ещё с ночи праздновал. — Не видать никаких костров!
— Тятенька, ну пропустите! — взмолились красные от натуги парни: столб всё ж тяжёлый, и тащить его, хоть и честь, но та ещё морока. — А вас наша первая красавица расцелует!
— Расцелуем! — наперебой принялись обещать девки. — Ой как расцелуем!
Стражник морщинисто прищурился — от глаз в стороны разбежались добродушные глубокие складки.
— Тю! Пигалицы! Вы, небось, только титьку мамкину сосать отучились, куда вам целоваться! Вот кабы настоящая баба попросила, знающая, что делать… — подмигнул мне и сразу отвернулся.
Я сцедила улыбку в кулак. Когда усач ещё вместо усов носил юношеские прыщи, он приходил к ведунке лечить заикание. Я с тех пор не изменилась, а вот он — будь здоров.
— Ну-кася, расступись, молодёжь! — пробила себе дорогу старческим пузиком баба Рора. Она сунула в карман передника деревянные ложки, которыми немузыкально трещала всю дорогу, по привычке вытерла об него ладони, хотя и руки в кои-то веки не были испачканы мукой, и сам передник дыбом стоял, как его накрахмалили. Подбоченилась: — Иди поцелую, старый хрыч! А то смущает, вишь ты, девочек молоденьких! Уж я-то уважу, знаю, как надо!
Усач на попятный не пошёл.
— Другое ж дело! — и привлёк к себе старуху.
Поцеловал громко, сочно. Вытер усы и отпустил.
— Ох, батюшки! Ажно молодость вспомнила! — удало притопнула зарумянившаяся бабка, забыв поохать из-за больной поясницы.
— Ну проходите, коли такой хороший налог платите! — подкрутил ус стражник и посторонился.
Колея сбегала по холму вниз и снова взбиралась, уже на следующий. Городок звался Холмищами не просто так: он стоял посреди разномастных зелёных горок, как избушка среди болотных кочек, а серая пыльная лента дороги обманчиво вихляла, то показываясь сбоку, то снова ныряя за пригорок. Приезжие ругались. Мол, и напрямик не проехать, и по низине не проложили ровного пути. Но всё равно исправно посещали наши торжища и праздники. И сегодня тоже то тут, то там виднелись тёмные пятна на серых полосках, обвивающих холмы. То путники — пешие, верховые, с поклажей — спешили на праздник четырёх костров.
Мелкий не выдержал, разулся. Свою нелёгкую ношу он сдал стражникам к неудовольствию последних: придётся куда-то преступников девать, даже издалека весельем не полюбоваться. Сам же горняк маялся, не зная, как теперь выплеснуть молодецкую силушку — утренняя стычка его только раззадорила. Пыль ухала под его ножищами, вспархивала тучами, завивалась вихрями и оседала на сапоги идущих следом.
— Смотри на камень не наступи. Порежешься, — одёрнула я горняка и прежде, чем Вис успел отпустить ехидный комментарий, сама прикусила язык. Тоже мне, мать семейства!
— А то рыдать начнёшь, как дитё малое! — фыркнул, поддерживая меня, Морис. Он тоже хотел разуться, но, в отличие от приятеля, носил не стоптанные безразмерные лапти, а туго зашнурованные высокие башмаки. Это присаживаться надо, ковыряться… Долго! Поэтому предпочитал сварливо переругиваться и тихонько завистливо вздыхать.
Хитрое выражение не сходило с лица Виса. Поди разбери, щурится от солнца или правда что-то задумал. Я то и дело поворачивалась к нему, ловя странные взгляды, но рыжий ни разу не попался, рассматривал только поляну с носящимися по ней муравьишками-людьми.
А смотреть было на что. Окружённая деревьями, поляна пряталась за ними, как за живой стеной. Словно маленький город сложили с четырьмя столбами-сторожевыми башенками. Ну, с тремя столбами. Последний, Лесовкин, только-только торжественно вносили и устанавливали у кострища.
Едва мы добрались до площадки, Когтистая лапка уже стащил с чьего-то лотка баранку и, надкусив, поинтересовался:
— Будешь? Нет? А становиться где собираешься?
ebooksa