Я неопределённо кивнула вперёд. Не всё ли равно? Кому надо затариться колдовскими припасами, найдёт ведунку на ярмарке, где бы она не разложила товары.
— Тогда пошли к костру Тучи! — горячая Висова ладонь сжала мою.
Я облизала пересохшие губы:
— С чего это вдруг?
— Туча — властительница небес и покровительница влюблённых, — показал мелкие белоснежные зубы вор.
Я вздёрнула нос и отрезала:
— Не надейся, бельчонок. Сегодня достаточно дурёх ищут мужской ласки, вот с ними и развлекайся. А со мной не шути. Не люблю я шуток.
— Не любишь, потому что не понимаешь, — он небрежно откинул назад отросшую медную чёлку, на мгновение заставив меня пожалеть, что не могу по-простому помиловаться с вором, а наутро больше его не вспоминать. — Ты глянь, сколько народу любви ищет! И все у костра Тучи. А где люда больше, там и торговля бойчее.
Пришлось нехотя признать, что лис прав. У хозяюшки Лужи, богини воды и урожая, ошивались одни старики да пара грустных женщин, прячущих лица. «Не могут понести», — поняла я. Пришли молить Лужу о милости. Лесовкины поклонники слишком шумны и, точно звери, отдались удовольствиям, им точно не до ярмарки. В стороне правдолюба-Уголька, у чёрного столба грозного огненного бога, наказывающего лжецов и предателей, и вовсе никого. А вот у небесной покровительницы, богини, благословляющей земные союзы высшей силой, потенциальных покупателей — пруд пруди.
— Какая разница? — буркнула я, поскорее постаравшись забыть о конфузе. Не ровен час, рыжий решит, что я вообразила в его словах намёк… Но пошла всё равно к Туче.
Дальше началась скукота. Нет, мои охранники, конечно, не томились от безделия. Они и в игрищах успели поучаствовать (Мелкий заборол всех противников и получил в награду пару новеньких красных сапог, которые ему влезли бы разве что на нос), и песни погорланить, и поторговаться с купцами, под шумок сперев пару безделушек (Вис победоносно притащил мне свисток в форме соловья; я отмахнулась, но птичку припрятала в кошель). Морис решил во что бы то ни стало найти себе даму сердца, коль скоро на отборе у Эдорра поживиться не вышло. Ещё до полудня он словил две оплеухи от ревнивых женишков и три ничего не значащих чмока от нетрезвых девиц. Также на ещё счету была одна попытка полюбиться в кустах «здесь и сейчас», но, поскольку, инициатором её был не коротышка, а одинокая изголодавшаяся по ласке вдовушка, мы предпочли её не считать.
Но то у мужчин. Я же сидела у расстеленной прямо на земле дерюжке, позёвывала и потихоньку втридорога (а как ещё-то в праздник?) сбывала товары.
Щупленький мужичонка никак не решался приблизиться. Сделает шажок, второй, и, как вспугнутая муха, даст дёру. Оно и понятно: когда здоровенный горняк мчится похвастать очередной выигранной побрякушкой, кто угодно шарахнется со страху. Но мужичок далеко не уходил, всё переминался и якобы выбирал туесок у соседнего лотка с подрёмывающим дедком, которого ещё никто из покупателей не добудился. Сначала щупленького пугали три шумных подружки, выбирающие любовные амулеты, потом толстяк, заложивший за пояс большие пальцы, ленящийся сгибаться к разложенному на траве сырью и с налётом презрения торгующемуся за мазь от чирьев.
— Ладно уж, за три монеты возьму, — брезгливо согласился он и начал приседать за коробочкой, краснея со скоростью рака, брошенного в кипяток.
— Шесть, — напомнила я, дождавшись, пока пояс передавит мужику брюхо настолько, что пальцы уже не выдернуть.
Пунцовая круглая морда поехала вверх с той же скоростью.
— Четыре, неугомонная ты баба, — согласился пузан, пожевав выпяченными влажными губами.
— Шесть, — равнодушно повторила я, перекидывая Тифе, известной Холмищенской профурсетке, отварчик от женского недуга и получая взамен монетку. Торговаться ещё с ним, тоже! То ли дело постоянные клиенты, знающие, что почём и не рискующие спорить.
Толстяк вскипел:
— Ну и не получишь тогда ничего! — Развернулся. Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, отошёл. Плюнул. Вернулся. Протянул ладонь: — Бесь с тобой! Пять!
ebooksa